Новые мелодии печальных оркестров (сборник)
Шрифт:
– Люси! – Ллуэлин заговорил вслух. – Люси, выслушай меня. Я вовсе не хочу, чтобы ты сидела и ждала моего возвращения. А твои руки, Люси, – предположим, ты пойдешь на кулинарные курсы и обожжешь там свои прелестные пальчики. Не желаю я, чтобы твои руки огрубели и сделались шершавыми, и стоит тебе только набраться терпения дотянуть до следующей недели, когда я получу деньги… так что я категорически против! Слышишь? Я не допущу, чтобы моя жена этим занималась! Нельзя же быть такой упрямой…
Устало, как если бы все эти доводы изнурили его на самом деле, Ллуэлин плюхнулся на стул и нехотя взялся за работу. Смятые
Однако перед глазами Ллуэлина неотступно стояло смуглое юное лицо – холодное и бесстрастное – на фоне августовских сумерек и разгоряченной спешащей толпы.
«Уверена. Наш автомобиль стоит на обочине».
Ллуэлин закивал и попытался мрачно усмехнуться:
– Что ж, мне есть за что быть благодарным. Очень скоро от моих обязательств не останется и следа.
Он долго сидел, уставившись на чистый лист чертежной бумаги, но потом начал слегка черкать карандашом в его углу. Следил за наброском праздно, со стороны, словно рукой его двигала некая сила извне. Неодобрительно взглянул на результат, зачеркнул эскиз, однако тут же взялся точь-в-точь его копировать.
Внезапно Ллуэлин переменил карандаш, ухватил линейку и сделал одно измерение, потом – другое. Прошел час. Набросок делался яснее и четче, менялся в деталях, кое-где стирался резинкой и мало-помалу совершенствовался. Спустя два часа Ллуэлин поднял голову и в испуге отшатнулся от увиденного в зеркале своего сосредоточенно-напряженного лица. В пепельнице лежала целая горка недокуренных сигарет.
Когда Ллуэлин потушил наконец свет, было уже половина шестого утра. За окном в полумраке громыхали по улице цистерны с молоком, и первый рассветный луч, залив розовым светом крыши домов напротив, упал и на рабочий стол Ллуэлина, где лежал результат его ночных трудов. Это был план загородного дома с верандой.
III
Август проходил, и Ллуэлин продолжал думать о Люси с прежним гневом и пренебрежением. Если она с такой легкостью восприняла все то, что случилось два месяца тому назад, то он, значит, растратил свои чувства на девушку с мелкой и пустой от природы душонкой. Это резко принижало его представление о ней, о себе самом, обо всем происшедшем. Ллуэлин снова начал думать, не податься ли ему из Филадельфии подальше на запад, но его интересовали итоги конкурса, и с отъездом он решил недельку-другую повременить.
Копии проекта на конкурс были отправлены. Мистер Гарнет воздерживался от каких-либо прогнозов, но Ллуэлин знал, что все сотрудники офиса, которые ознакомились с его проектом, так или иначе не остались к нему равнодушны. Автор, говоря без особого преувеличения, соорудил воздушный замок: в таком доме еще никогда никто не жил. Архитектурный стиль не походил ни на итальянский, ни на елизаветинский; не напоминал ни строения Новой Англии, ни испанской Калифорнии: это был сплав, вобравший в себя черты каждого из перечисленных. Кто-то в шутку окрестил его «дом-дерево», и это определение оказалось достаточно метким; однако проект завораживал не столько причудливостью, сколько виртуозностью общего замысла: где необычной удлиненностью пропорций; где прихотливым,
Ллуэлин сомнений не питал. Услышав напоминание о том, что ему только двадцать один год, он промолчал: сколько бы лет ему ни исполнилось, в душе он давно пережил свой возраст. Действительность его обманула. Он безрассудно растратил себя на ничтожную девицу и был за это так жестоко наказан, будто расточил не свои, а чьи-то чужие духовные ценности. Снова встретившись с Люси на улице, он прошел мимо нее, не моргнув и глазом: вот только день был испорчен неотвязным воспоминанием о ее лице, выражавшем одно равнодушие, и о ее темных глазах, в которых мелькнула наигранная укоризна.
В начале сентября из Нью-Йорка пришло письмо с извещением, что из представленных четырехсот проектов жюри назвало победителем проект Ллуэлина. Ллуэлин вошел в кабинет мистера Гарнета спокойным, хотя и не скрывал внутреннего ликования, и положил конверт на его письменный стол.
– Я особенно рад тому, – сказал он, – что сбылось мое желание: перед отъездом мне хотелось подтвердить делом вашу веру в меня.
Лицо мистера Гарнета выразило озабоченность:
– Это из-за той самой истории с Люси Уортон, так? – осведомился он. – Все еще об этом думаете?
– Я не в силах с ней встречаться, – заявил Ллуэлин. – Всякий раз в меня точно Сатана вселяется.
– Но вы должны оставаться на месте, пока для вас построят ваш дом.
– Ради этого я, возможно, приеду. Хочу уехать сегодня же вечером.
Гарнет окинул Ллуэлина задумчивым взглядом:
– Не одобряю я ваш отъезд. Должен вам сообщить о том, о чем не собирался. Печься о Люси вам больше совершенно незачем; всякая ответственность с вас полностью снята.
– Как так? – Ллуэлин почувствовал, что пульс у него участился.
– Она выходит замуж за другого.
– Выходит замуж за другого? – машинально переспросил Ллуэлин.
– За Джорджа Хеммика, который представляет бизнес ее отца в Чикаго. Они отправятся туда на жительство.
– Понятно.
– Уортоны наверху блаженства, – продолжал Гарнет. – Думаю, они приняли все это слишком близко к сердцу – наверное, оно того и не стоило. Сожалею, что основное бремя выпало на вашу долю. Но вы очень скоро найдете себе девушку, которая вам действительно подходит, Ллуэлин, а пока что самое разумное для всех, кого это коснулось, – постараться забыть о случившемся, словно ничего и в помине не было.
– Но я не могу это забыть, – нетвердым голосом отозвался Ллуэлин. – Не понимаю, чего вы все хотите – вы, и Люси, и ее родители. Поначалу разыграли несусветную трагедию, а теперь просто плюнь и забудь! Поначалу изображали меня средоточием порока, а теперь найди себе девушку, которая мне действительно подходит. Люси собирается за кого-то замуж и переселится в Чикаго. Ее родители преотлично себя чувствуют, поскольку о нашем тайном бегстве не раструбили в печати и не подорвали их реноме. Все устроилось как нельзя лучше!