Новый год в октябре
Шрифт:
– Ах, вот почему… Спасибочки за благородство. – Авдеев недоверчиво улыбался, дергая уголком рта. Серый ты мой… Волк.
– На здоровье. Только смени тон. Я хамов не выношу. Сам хам. Так вот. Сделаешь расчетики с помощью лаборатории, затем – пожалуйста! – разрабатывай приемник со своей лотерейной частотой и становись академиком.
– Но уйдет год… Год вхолостую!
– Уйдет не год. – Прошин загибал пальцы: – Январь, февраль, март, апрель… Четыре месяца. Только четыре, не больше!
– Но это же… – сник инженер. – Это же придется вкалывать, не разгибая спины. И всех обмануть…
Ай–яй–яй, – посочувствовал Прошин. – Какая трагедия! Я понимаю, старик, но не вижу выхода. А потом, что такое четыре месяца? Дальше– то – король! – Он разлил остатки водки по рюмкам.– Дальше докажешь всем, кто ты есть, а есть ты талантливейший человек! Наташке докажешь…
– Да как ей докажешь? – беспомощно сказал Авдеев.
– Умом! – стукнул кулаком по столу Прошин, веселясь в душе. – Открытием своим! Но поспеши, Коля, поспеши. Четыре месяца тебе даю, большего, к сожалению, не могу. По рукам?
– По рукам и по ладоням, – задумчиво проговорил Авдеев. – Ладно! Черт с тобой!
– Ну, ни фига себе! – оскорбился Прошин. – За него переживаешь, а он тут выкобенивается, фрукт! «Черт с тобой!» Это с тобой… Не надо никаких расчетов. Сам выпутывайся. Катись отсюда!
– Леш, ты чего? – перепугался Коля. – Я ж в шутку…
– В шутку… – обиженно продолжал Прошин, принося с кухни жареные шампиньоны. – Шутник нашелся! Да! – Спохватился он. – Глинскому о расчетах – ни–ни! Узнает – всему хана! Он в курсе, кому из начальства они нужны, и все сумеет увязать. А если поднимется вой, я буду бессилен.
Авдеев понимающе закивал, вытирая рукавом бледное лицо.
– Что с тобой? – испытывая внезапную жалость, спросил Прошин.
– Да… сердце… пройдет сейчас…
В лице Авдеева было что–то трогательное, детское, до боли знакомое… И тут Прошин вспомнил: однажды он несправедливо ударил сына, и у того было такое же выражение лица – непонимающее, растерянное…
– Коля, – сказал он, отвернувшись. – Я обещаю… Твой анализатор будет… сделан. Во что бы то ни стало. Я обещаю.
* * *
Прошин вошел в лабораторию, кинул всем «здрасьте», поклонился и – замер в недоумении.
Вокруг Ванечки и Лукьянова толпился народ. В руках Лукьянова Алексей увидел бандитскую «финку» с разноцветной наборной рукояткой.
– Вот, - сказал Лукьянов сердито. – Ваш протеже развлекается. – И протянул ему нож с оплавленным на конце лезвием. – Поставил к стене фанерку, и стал метать в нее ножичек… Ну, и угодил в силовой кабель, что рядом... В результате – короткое замыкание и небольшой пожарчик… - Он указал на обугленный угол притиснутого к стене стенда.
– А зачем… метал? – растерянно спросил Прошин.
– Вы рационалист, - вздохнул Лукьянов. – Я же говорю6 развлекалось дитя…
– Ну-ка, - сказал Прошин собравшимся, и все торопливо начали расходиться.
Вскоре остались трое: Лукьянов, Прошин и виновник суматохи, постепенно оправляющийся от потрясения.
– Мне не нравится ваше поведение, Иван, - произнес Лукьянов, глядя на Прошина. – Удираете раньше времени с работы, делать ничего не делаете, и не хотите учиться что-либо делать! Филоните… Чукавин уже воет от вас! А сегодня? И потом – почему вы носите с собой оружие?
– Я нечаянно… - молвил Ванечка.
– Надо дать сотруднику много работы, - предложил Прошин. – Найдите ему много работы, уважаемый сотоварищ Лукьянов. Праздная голова – мастерская дьявола. – Он повертел «финку» в руках, а затем, приложив ее к плинтусу, переломил каблуком лезвие.
– Эй! – взвизгнул Ваня, бросаясь на Прошина. – Ты… сволочи… права не имеете! Личная собственность! Я жаловаться…
– Чего? – презрительно спросил Прошин.
И тут произошло то, чего Ваня Лямзин и предположить не смел. Его высококультурный шеф, свободно владеющий тремя иностранными языками, выдал столь мощные нецензурные определения в его адрес, каковых Ване не доводилось слышать даже от своего приятеля Кольки-Миллиметра, великого авторитета в данной области, в очередной раз недавно вернувшегося из колонии. После Ваня почувствовал оглушающий тычок в лоб, нанесенный тыльной стороной ладони, и в следующий миг, уже затылком, - стену, по которой сполз в кратком беспамятстве.
– Ну, сявка, к кому жаловаться попрешь? – донесся вопрос нового, неизвестного доселе Прошина.
Нет, Ванечка никуда не хотел идти жаловаться. И даже не сожалел о сломанной «финке», обменянной у одного барыги за старую икону, которую стибрил у бабки. В настоящем он испытывал одно: безусловное уважение к своему начальнику. Настолько огромное, что боялся пошевелить языком.
– Н-да, - сказал Лукьянов, помаргивая. – вы уж больше не надо так, Ваня.
– Я ж нечаянно, - повторил Ваня бескислородно, поднимаясь с пола.
– Тебе здесь скучно? – лениво осведомился Прошин.
Ванечка кряхтел и молчал.
– Ну, чем хочешь заняться? Расскажи, мы посодействуем… Или не устраивает тебя что-то?
– Я независимости хочу, - сказал Ванечка капризно. – А то чего это мне все тыкают, один одно приказывает, второй – второе… Все орут…
– А ты и так самый независимый, - улыбнулся Прошин. – от тебя ничего не зависит…