Новый год в октябре
Шрифт:
– Да, – сказал Алексей. – И не что–то, а много конкретных и вкусных вещей. И с этими словами он занялся осетром, вытащив серебряной лопаточкой из середины рыбины изрядный, украшенный морковной звездочкой и волнистой полосой майонеза кусок масляно блестевшего мяса.
Аппетита, впрочем, не было. Он давно отметил в себе некую странность: как бы голоден ни был, какими бы яствами не ломился праздничный стол, но есть много в гостях он не мог. А когда возвращался домой, запропастившийся аппетит появлялся и есть хотелось зверски, но уж тогда, к великой досаде, приходилось довольствоваться уже не деликатесами, а блюдами сугубо будничного обихода, типа пельменей или сосисок.
Расправившись с осетриной, вышел покурить на кухню. Там возле плиты, рассеянно почесывая фильтром сигареты лоб, стоял Андрей. Табачный дым стлался у него по волосам.
– Грустишь? – поинтересовался Прошин
– Отдыхаю. – Тот оторвался от раздумий. – Кому пирушка, кому работа. У меня, например, благодаря этому вечеру и тем, кто на нем присутствует, должна вскоре появиться в трудовой книжке новая строка… И вот, Леша, думаю… До чего же все пошло! Накупил жратвы повкуснее, собрал десяток морд с полномочиями и, опоив, обкормив, устроил себе за копейки то, на что не жаль положить тысячи. Ну, плюс любезности, всякие слова…
– Что значит «ну»? – сказал Прошин. – Бутылка коньяка – это только бутылка коньяка. Важно, с кем ее выпить и как… Кстати, у меня под боком некто Поляков…
– О да, забыл… – Андрей поднял палец. – Это как бы подарок для тебя. Имя небольшое, но имя. В общем, смотри. Вдруг полезный контакт?
– Да, – раздался голос Полякова, внезапно ступившего на порог. – Нас действительно хотели познакомить Леша. И в первую очередь этого хотел я. Пойдемте в другую комнату, поговорим. Сейчас как раз начнется момент дробления массы по интересам… Танюша, принесите нам кофе. Буду очень благодарен.
* * *
Догорала свеча. Прозрачные, искристые капли воска тяжело скатывались по ее светящемуся изнутри стволу; застывали, становились матовыми, неживыми, сливались в волнистые нити сосулек.
Прошин пил кофе, смотрел в окно, где в голубом свете фонарей мельтешил сухой снег, и слушал Полякова. Тот сидел напротив, сложив руки на груди и, морщась от дыма, говорил:
– Вы знаете, как я рос, Леша? Я рос в простой семье. Папа – счетовод, мама – кассир на станции метрополитена. Протекций и наследства, сами понимаете… Воспитание тоже – без пианин и иностранных языков. С помощью ремня и внушения одной трогательной мысли: чтобы всласть жить, надо до пота трудиться. Однако родители мои не замечали одной едва нарождающейся в то время тенденции, что в наши дни трансформировалась уже в некую устойчивую жизненную форму. Люди устремились к благам, а при их дефиците необходимым инструментом для их извлечения стал круг «своих людей». И если он есть, то, чтобы всласть жить, трудиться до пота не обязательно.
– С этим нужно бороться?
– Я полагаю так: бороться с этим… хлопотно. Потом, стать «своим» проще, нежели лезть во всякие драки и более того – побеждать в драках. Тут есть, конечно, элемент гиперболы, но подчас не столь важны средства выражения идеи, сколько сама идея. Вы меня понимаете, знаменатели у нас, уверен, одинаковые.
– Что–то не пойму… – Прошин хмуро посмотрел на собеседника. – Вы хотели со мной поговорить, по–моему…
– А, вас интересует деловая часть? – Поляков изобразил оживление. – Пожалуйста. Про погоду, как полагается в светском обществе, мы… обсудили. Итак. Для начала хочу заметить о себе как о человеке практического склада ума. Это, уверяю, неплохая черта характера, и во многом благодаря ей я доктор наук, заместитель директора и тэ дэ. М–да. Так вот. Меня всегда интересовал ваш институт. Прекрасный институт! Широкие международные связи, чего не сказать о нас… Специфика! – Он вздохнул. – Многих ваших я знаю. Но мне хотелось бы подружиться , ну…
– Со мной, например, – подсказал Прошин.
– Да, – кивнул Поляков. – Где–то так…
– Подружились, например, – продолжил Прошин.
– И хватит, – откликнулся Поляков. – На первый раз. А на следующей недельке жду вас у себя. Хлопнем по рюмашке, поговорим…
– Опять о социальном зле?
– Ну, а чего… О диссертации вашей, если хотите. Трудности у вас есть?
– Есть. Над диссертацией нет руководителя, в диссертации нет идеи.
– А Бегунов? – Поляков ковырял спичкой в зубах.
– А Бегунов – честный человек.
– Но у него должен существовать заряд либеральности по отношению к своему сыну хотя бы?
– Заряд уже выстрелил. – Прошин сложил пальцы «пистолетиком» и надул щеки.
– Это плохо, парень… Кстати, давай на «ты»… – Спичка соскользнула, переломилась о десну, и Поляков зашипел от боли.
– Давайте на «ты», – согласился Прошин.
– Значит, на следующей недельке?
– А если попозже?
– Жду звонка, – Поляков страдальчески причмокивая, вытащил из бумажника карточку. – Мои координаты.
Прошин, не глядя сунул бумажку в карман. Затем встал, выглянул в коридор… Гости уже целовались, запаковываясь в шубы.
– Народ разбегается, – сказал Прошин, не оборачиваясь. – Пора и нам… Вас подвести?
– На какой машинке ездим?
– На советской, скромного черного цвета, – сказал Прошин. – Называется ГАЗ–24, «Волга». Ну, подвезти?
– Я своим ходом… – Поляков застенчиво улыбнулся. – Я тоже машиной… Беленькой, правда. Но названия схожи – «Вольво».
* * *
В воскресенье, пересилив себя, Прошин встал пораньше, облился холодной водичкой и, покуривая традиционную мятную сигаретку, полез на антресоли – за лыжами. Идея поразмяться возникла вчера, когда, голышом выйдя из ванны и встав перед зеркалом, он с удивлением и неприязнью открыл, что катастрофически обрюзг. Мышцы заплыли жирком, кожа одрябла… Это его всерьез испугало. Здоровье физическое он ценил необыкновенно.