Новый год в октябре
Шрифт:
Прошин протиснулся в разломанный стык бетонный секций забора и увидел Лукьянова; тот тоже, видимо, решил прогуляться в лесу и теперь стоял растерянный – как же, застукали! И кого, самого примерного! Прогулки по лесу в НИИ были строго запрещены.
– Ну, чего, – сказал Прошин. – Нарушение трудовой дисциплины налицо. Иду докладывать. Готовьтесь к каре.
– Каюсь. – Тот наклонил лобастую голову. – Нарушение. Но только те полчасика, которые побродишь да веточки потрогаешь – в актив. И не столько себе, сколько государству.
– Процесс воспроизводства рабочей силы на производстве непосредственно, – сформулировал Прошин. – Охране вас не понять, но я согласен. И более того – предлагаю повоспроизводиться совместно. Мне одному скучно, ей–богу, а вы потрогаете еще пару веточек во благо отчизны… Ну, пошли!
– Вы знаете, – тот направился по тропинке, – а у нас чепе…
– Ага, – Прошин шел следом. – Какое?
– Дискуссия с самого утра. Выступление Авдеева о том, что многоячеечный датчик – это хорошо. Доказательства вообще–то подозрительные…
– Вы занимаетесь «Лангустом», – сказал Прошин. – Прекрасная тема.
– Слушайте.. – Лукьянов обернулся. Глаза его были внимательно– враждебны. – Я не мальчик. И советов не надо. Я… имею право на работу с анализатором. – Отвернулся, молча пошел вперед.
Теперь они шагали по узкой тропинке решительно, словно с какой–то целью; торопились, провалились по колено в снег… Густели тени старых елей и сосен на глубоких, сумрачных сугробах; здесь был до тяжести свеж воздух, и Прошин, хватая его рассерженным ртом, думал: «А мог бы я убить человека, шагающего впереди? Вот так – снежок скрипит, сосны шумят… А в руке – маленький, скользкий пистолет. Или лучше – какой–нибудь фантастический распылитель материи, чтобы не мучиться при виде трупа. Елозит палец по спусковому крючку… и странно одной подошвой обрывается след – другая нога уже не ступила на землю… Да! – еще полная безнаказанность, разумеется. А вообще действительно… мог бы убить? А? Нет… наверное. Страшно! И не то, чтобы убить страшно, а то, что потом, после… И все дело в этом «потом», все дело…»
– Я слышал, – сказал Прошин наобум, – вы преподаете в институте?
– Да, вы об этом прекрасно знаете.
– Так, может, вам стоит уйти на кафедру? Прекрасная работа, зарплата вполне…
Он посмотрел на верхушки деревьев. За ними было небо.
– Я вас чем–то не устроил?
– Всякие фокусы с датчиками – не очень красиво…
– А это не фокусы. Это желание коллектива, обоснованное производственной целесообразностью.
– Но над коллективом есть начальник… – молвил Прошин.
– И этот начальник я. – Лукьянов указал пальцем себе на грудь.
– Да? А кто же я в таком случае? – Прошин всеми силами старался держаться корректно.
– Ну, мы же все понимаем. – Лукьянов развел руками. – Зачем вопросы?
– Я вижу, вы обнаглели. – Злость закипела у Прошина в горле, он даже дернул шарф, задыхаясь. – Вы…
– Ну–ну, – сказал Лукьянов, усаживаясь на ствол поваленного дерева и запахивая воротник пальто. – Где ваша чарующая невозмутимость? Давайте тихо и откровенно… Хотите?
– Ха… – Прошин, болезненно усмехнувшись, притулился к березе. – Давайте… откровенно.
– Тогда слушайте. Вы – человек не на своем месте. Вы наносите вред делу. Лишний вы. Это я насчет лаборатории. Насчет иностранного отдела так: половина ваших зарубежных командировок не более чем болтовня по общим вопросам и наслаждение экзотикой за счет государства.
– Что–то вы много печетесь о государстве. – Прошин сплюнул твердый комочек жвачки, пробивший дырку в сугробе.
– Так кому–то надо… Потом в этом что–то есть. Идея хоть какая, смысл.
– Как же насчет кафедры? – перебил Прошин.
– Вынужден вас огорчить. Никак. Здесь мне больше нравится и работа, и коллектив.
– Договорились, – равнодушно произнес Прошин. – Но тогда впредь рекомендую без глупостей. Без умничания, вернее. Приказано делать многоячеечный датчик – вперед! И чтобы за моей спиной никаких шорохов!
– Многоячеечный датчик, – столь же спокойно ответил Лукьянов, – нам не подходит. И пока доводы Коли не подтверждены математикой, то бишь Навашиным, ваши грозные распоряжения в силу не вступят. В них, по моему разумению, имеется определенная сверхзадача.
У Прошина затяжелели, дрожа, все мышцы, все жилы… О, как он хотел ударить сидящего перед ним человека! Ударить не расчетливым приемчиком, а грубо, слепо – в лицо; смяв все, что попало бы под кулак; вложить в удар всю силу, всю ярость…
– Вы… – Он придумывал самое большое оскорбление. – Вы мой подчиненный! И вообще… обязаны…
– Ладно… – Лукьянов досадливо стряхнул перчаткой снег с брюк и встал. – Наш спор разрешит директор. Он, думаю, не опротестует практичный вариант прибора.
Какую–то секунду Прошин стоял, раскрыв рот. Затем, спотыкаясь, двинулся вслед за собеседником.
– Но постойте, – заговорил он ему в спину, растерянно сознавая, что все произносимое им сейчас, глупо и унизительно. – Я не настаиваю на этом датчике, я… Тьфу, черт, ерунда…
Около забора они остановились.
– Федор Константинович! – Прошин улыбнулся застывшей улыбкой злодея. – Мы враги?..
– Наверное, – отрывисто ответил тот и, издевательски вскинув глаза, бочком полез в пролом.
Прошин за ним. Он думал. Думал, что если бы сейчас в его руке был пистолет… или этот фантастический распылитель… Хотя бог с ним! Пистолет, да еще безнаказанность…
* * *