Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая
Шрифт:
— Ну ладно…
— Подумай хорошенько над тем, что я тебе сказал о продолжении учебы. Правда! — в завершение сказал папа, положив руку мне на плечо. — Я рассказывал тебе о Содружестве только для того, чтобы подвести тебя к истине, что там — настоящая жизнь, достойная такого умного и талантливого парня, как ты. Нечего тебе убивать время в этой дыре!
— Это мой дом, пап. Я люблю его.
— Знаю. Это здорово — иметь свой дом. Но поверь моему опыту, Димитрис — жизнь слишком коротка, чтобы сидеть в нем, не показывая носа. Ты и оглянуться не успеешь, как она пролетит, а ты будешь думать: «На что я потратил свое время? Ведь я мечтал полетать в космос!»
— Не буду! Потому что я действительно туда полечу!
— Ха. Я тебе верю. Потом и говорю —
Ночью я еще долго не спал. Думал о нашем с папой разговоре. Читал в сети статьи об учебных заведениях в Содружестве, о тамошних иммиграционных правилах и вообще о жизни там. Вместо того, чтобы захватывать, открывающиеся перспективы немного пугали. Временами я вспоминал о мамином плохом самочувствии и в сердце шевелилось беспокойство.
Наверное, именно этим вечером я вдруг понял, что сколько бы у меня не было планов и амбиций, как бы я не торопился повзрослеть, — глубоко в душе я не желал, чтобы что-то в моей жизни изменилось. Если задуматься, то я был счастлив — здесь, в Генераторном, в собственной комнатке с хорошо знакомыми стенами с полопавшейся от мороза штукатуркой, под своим старым теплым пледом. Здесь, за стенкой, спят мои любимые родители, всегда готовые поддержать, научить, прийти на помощь и удержать от необдуманного шага. Утром я выйду на родную улицу, где знаком каждый кирпич, увижу лица знакомых прохожих, встречусь с друзьями…
Конечно, я хочу полететь в космос — когда-нибудь далеко в будущем, когда я буду не я, а какой-то то взрослый серьезный дядя. Но очень не хочется покидать ради этого родной дом прямо сейчас. А может, и ну его вообще, этот космос вместе с Содружеством?..
Глава 4
Папиным планам о моей скорой отправке на учебу в Австралию так и не судилось сбыться.
Зима с 73-го по 74-ый год оказалась необыкновенно суровой и тяжелой — как для всего Генераторного, так и для меня лично. Взрослые говорят, что таких холодов и метелей они не помнят с «темных времен» конца 50-ых. Температура по ночам опускалась до минус тридцати пяти — сорока градусов по Цельсию. Ураганный ветер постоянно обрывал линии электропередачи, а из-за снежных заносов ремонтные бригады сутками не могли добраться до места поломки. Замерзающие люди пускали в ход «буржуйки». В трущобах на Двенадцатой улице беднота жгла костры в палатках, из-за чего трижды за год вспыхивали пожары. Дорога в Олтеницу временами становилась совершенно непроходимой и люди днями не могли отправиться на работу либо вернуться домой. Комендант объявил «чрезвычайное положение», и весь народ выгнали на улицы, чтобы бороться со стихией. Но даже не это было самым худшим. Учеба и развлечения вдруг отодвинулись на второй план перед неожиданно обрушившимся на нашу семью несчастьем — маминой болезнью.
Родители долго скрывали от меня всю серьезность положения, хотя мама бледнела и худела на глазах. Я знал, что она, как и другие, в молодости сильно облучилась радиацией и смертельно боялся, что с ней происходит то же самое, что произошло с десятками людей в Генераторном. Но она упрямо твердила, что с ней все в порядке и ходила на работу как ни в чем не бывало, не желая обращать внимания на медленно съедающую ее болезнь.
В начале зимы положение ухудшилось. Впервые в жизни я слышал, как между родителями вспыхнула шумная ссора. Папа кричал, мама плакала. Помню, не в силах этого выдержать, я без спросу забежал в их комнату, обнял ее. Папа вначале прикрикнул на меня, чтобы я шел к себе в комнату, но затем как-то сник и осунулся, закусив губу, чтобы самому не заплакать. Лишь после этой бурной ссоры мама перестала упрямиться и согласилась на настойчивые уговоры отца взять больничный и всерьез заняться своим лечением. В конце декабря она поступила на стационар в госпиталь Олтеницы.
Никогда не забуду, как мы с папой пробирались к ней через метель, чтобы вместе отпраздновать Новый год. В кабине внедорожника, который папа взял из служебного автопарка, было страшно холодно, хотя печка и работала на полную мощность. Дворники едва справлялись с тем, чтобы очищать стекло от снега. А впереди медленно полз снегоочиститель, который председатель выделил по личной просьбе папы специально для того, чтобы маленькая колонна машин смогла пробиться к празднику в райцентр. Раз десять застревала то наша машина, то еще чья-то, и мы с папой, сцепив зубы и глубже закутавшись в куртки с меховыми воротниками, выскакивали наружу, в метель, чтобы подтолкнуть ее. Помню, папа в результате сильно простыл, а вот я нет — у меня всегда был хороший иммунитет.
То был не слишком веселый Новый год — в больничной палате. Мы с папой скупили в олтеницевском супермаркете продукты для праздничного стола, а еще купили искусственную елку, игрушки и гирлянду, чтобы нарядить у мамы в палате. Папа даже договорился с дежурной сестрой, чтобы вопреки всем запретам пронести туда шампанское. Мама очень обрадовалась елке, улыбалась и всячески изображала веселье, но мне было больно смотреть на ее худое лицо и коротко подстриженные волосы. На глаза, вопреки радужно мерцающей гирлянде, наворачивались слезы, но я душил их, чтобы не испортить праздник.
Курс лечения, оплаченный фондом Хаберна по маминой медицинской страховке, оказался неэффективным. Папа неоднократно звонил в фонд и в страховую компанию. Я слышал, как он терпеливо уговаривал бюрократов, приводя им тысячи аргументов, а иногда терял терпение и ругался с ними, не выбирая выражений. Но все — безрезультатно.
Это было ужасное время. К тому времени я утратил всякую надежду. По ночам я плакал, как сопливая девчонка, уткнувшись в подушку. Не мог сосредоточиться ни на чем. Утратил всяческий интерес к учебе. Не мог заставить себя выполнить домашнее задание, на уроках почти перестал отвечать. Учителя относились ко мне с пониманием и щадили. Кристина Радославовна вызвала папу на разговор лишь для того, чтобы выразить свою поддержку, но вконец изнервничавшийся папа, нервы которого были измотаны до предела, понял все превратно, пришел домой и первый раз в жизни устроил мне настоящий скандал. Правда, уже минуту спустя он зашел ко мне в комнату, извинился, обнял меня.
Мы с ним оба чувствовали себя совершенно потерянными. Все окружающие старались всячески выразить нам поддержку, кто-то искренне, а кто-то фальшиво, но от этого не становилось ни капельки легче. Из тех, кто сочувствовал искренне, была Клаудия, которая звонила нам чуть ли не каждый день, а однажды даже пришла вечерам к нам домой, чтобы приготовить на ужин что-нибудь получше скудного холостяцкого меню. Впрочем, папа отнесся к этой заботе с непонятной прохладой и после разговора, которого я не слышал, Клаудия ушла от нас бледная и несчастная, чтобы с этого момента больше никогда там не появляться. На курсах она осведомлялась у меня о здоровье мамы, но домой больше не звонила. Я тогда так и не понял, что произошло между ней и папой, да и не задумывался об этом — мои мысли были сосредоточены совсем на другом.
Мои друзья и приятели относились ко мне с большим вниманием и сочувствием, особенно Мей и моя подружка по переписке Дженни. Но никто из них не шел в сравнение с Джеромом, который буквально не отходил от меня ни на шаг. Тон его общения резко переменился, любые подначки и саркастичные шутки прекратились. Если кто-то в компании вдруг позволял себя хоть одно неосторожное слово в мой адрес, или ему просто так казалось (чаще последнее, ведь меня никто из знакомых старался не задевать) — Джером сразу же обрушивал на бедолагу свой гнев.
Я был благодарен другу за внимание и поддержку. Но подсознательно я чувствовал, что стоит за его поведением, и от этого мне почему-то становилось не по себе. Я чувствовал, что Джером начал относиться ко мне более трепетно из-за того, что в его понимании я переживал то же, что когда-то пережил он. Так, будто теперь мы с ним оба потеряли матерей. Но ведь я никого не терял! «Моя мама жива!!! И с ней все будет хорошо!!!» — хотелось мне закричать на друга, но я не мог так ответить на его заботу.