Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая
Шрифт:
Однажды в минуту откровений она вскользь призналась, что думает обо мне «в таком смысле», но затем тут же смутилась и пошла на попятную, сделав вид, что я неправильно ее понял. Но я начал осторожно распутывать попавшую ко мне в руки ниточку — и в конце концов она не только раскрыла мне правду, но и однажды глубокой ночью, когда ее родители спали, согласилась сделать это на камеру.
С тех пор такое произошло еще два или три раза. Лежа в кровати и прислушиваясь свободным от наушника левым ухом, не ходят ли по коридору родители, правым ухом я жадно ловил доносящийся из наушника шорох простыней в десяти тысячах километров отсюда и не отрывал глаз от дисплея, на котором освещенная тусклым теплым светом ночника рыжеволосая девушка в тонкой
Корпя над конспектами, входящими в курс доуниверситетской подготовке, я грезил не только о веселой студенческой жизни и своих блестящих профессиональных перспективах — не меньше места в моих мечтаниях занимала обнаженная рыжеволосая англичанка, которой после нашего воссоединения не придется быть одной долгими ночами в эротичном переливчатом свете ночника.
В общем, мы с Дженни, что и говорить, связали себя определенными обещаниями.
Впрочем, если вдуматься, то в наших обетах не было ничего о воздержании от отношений на стороне. Мы договорились, что в следующем году поступим в университеты в Сиднее и там будем вместе. Я все еще полон решимости исполнить свое обещание. Но ведь мы пока еще не в Сиднее!
Если подумать, то с какой-то стороны это даже лучше, что я был с Мей до того, как уехать в Австралию и воссоединиться с Джен. По статистике, которую я вычитал в Интернете, более верными являются мужчины, которые до начала отношений познали других женщин. Пишут, что над ними не так сильно тяготеет любопытство и им легче преодолеть соблазны…
Ладно, чего уж там, в душе я прекрасно понимал, что хитроумные оправдания не делают мой сомнительный поступок лучше. И ощущал себя виноватым перед Дженни. Но… случилось так, как случилось. Нет смысла отравлять себе жизнь укорами и самобичеваниями еще и из-за этого — у меня и без того достаточно вещей, по поводу которых я переживаю.
— Ей об этом знать совсем необязательно, — ответил я с деланной беспечностью, посчитав, что не уместно будет обсуждать с Мей тонкости наших отношений с Дженни.
— Все вы, мальчики, одинаковые, — усмехнулась одноклассница, повернувшись ко мне. — Ты, кстати, не вздумай об этом никому рассказать. Вообще никому. Я не шучу, Дима! Если услышу, что ты со своими «пацанами» судачил об этом где-нибудь в раздевалке или столовой — мое мнение о тебе будет навсегда испорчено. Я и разговаривать с тобой больше не стану!
— Не беспокойся — я буду нем, как рыба, — честно заверил я, хоть и понимал, сколь мучительно сложно будет сдержать такое обещание. — Джером, если узнает об этом, еще, чего доброго, убить меня попытается.
Признаться, это действительно могло стать проблемой — достаточно серьезной, чтобы мысль о ней заставила разумного человека, находящегося на моем месте, воздержаться от того, что я сделал. Впрочем, не менее серьезными проблемами, если подумать, являлись и угроза скандала, если о случившемся узнают родителей Мей, и опасность того, что наши с Мей дружеские отношения из-за минутного порыва похоти безнадежно испортятся, и моральная дилемма с Дженни, в конце концов. Но все перечеркнул спермотоксикоз. Я сознавал в душе, что поступаю безответственно — но уколы совести были неглубокими. Они едва ощущались на фоне того блаженства, которое растекалось по всему телу.
— Вот только об этом не надо, ладно?! — фыркнула Мей, которая при одном упоминании о нежных чувствах, которые испытывал к ней Джерри, начинала злиться. — Джером — мой друг. Но его не касается, с кем я сплю — и точка!
— Он считает иначе. Забыла, как он начистил рожу Степке только из-за того, что он заикнулся как-то о тебе в эдаком контексте? — припомнил я. — Я, конечно, не Степка, я никого не боюсь, но не хотелось бы доводить до греха. В конце концов, мы с ним… были когда-то друзьями.
Наши отношения с Джерри потерпели
Масштаб проказ, устраиваемых Джеромом, рос пропорционального его взрослению — и к четырнадцати годам некоторые из них начали отдавать злостным хулиганством. Из школьных масштабов он вырос в масштабы селения. Все в Генераторном знали сынка Седрика Лайонелла — вечного бунтаря, забияку, хулигана, инициатора всех самых опасных и циничных затей, какие только способен изобрести изощренный ум непослушного подростка.
Я не чувствовал в себе больше ни сил, ни желания переделывать Джерома, но и идти по его стопам не желал — так что наши круги общения постепенно разделились и само общение свелось к минимуму. Впрочем, хоть мы и превратились в принципиальных антиподов, до как-то момента нам удавалось сохранять нейтралитет. Я порицал хулиганские замашки и невоспитанность подобному тому, как Джером высмеивал ябедничество и лизоблюдство, но по некоему молчаливому уговору мы не переходили на личности.
Джером был, пожалуй, единственным, кто способен был сравниться со мной по популярности в десятом «А» классе. К нему тянулись все «неблагополучные» подобному тому, как я был примером для подражания для «сознательных». По мере взросления он лишь усилил свое грубое обаяние, эдакий животный магнетизм, который влек к нему людей вопреки здравому смыслу и неудовольствию родных. Благодаря своей загадочной харизме Лайонеллу удавалось практически всегда оставаться безнаказанным после всех своих сумасбродств — его покрывали не только товарищи, но и многие педагоги. Что до отца, то Седрик Лайонелл продолжал пить все так же беспробудно, и не проявлял ни малейшего интереса к жизни сына. Джером был уверен, что ему все нипочем — но жестоко ошибся.
В один прекрасный день, после N-надцатой жалобы на проделки Джерома, терпение директрисы Маргариты Петровной лопнуло, и она напомнила всем о том, за что получила свое позабытое ныне прозвище «железное леди». Перед судом был поставлен вопрос о лишении Седрика Лайонелла родительских прав. В суд были приглашены некоторые жители Генераторного из числа лично знавших Лайонеллов, чтобы дать свидетельские показания — и среди них моя мама. Я долго уговаривал ее отказаться от этой затеи, впервые в жизни закатил ей настоящий скандал — но мать осталась непреклонной. «Я знаю, что поступаю как лучше, Дима. И на этом разговор окончен», — с необычной для себя строгостью произнесла она. Именно показания Катерины Войцеховской (а также тот факт, что Седрик приполз на заседание в стельку пьяным) стали ключевыми факторами, которые повлияли на решение судьи о лишении Седрика Лайонелла родительских прав и передаче Джерома под опеку службы по вопросам детей. Возобновить Седрика в правах судья постановила лишь в том случае, если тот пройдет курс реабилитации для алкоголиков и на протяжении полугода проявит себя положительно по месту проживания и месту работы, что должны официально засвидетельствовать незаинтересованные лица.
На следующий же день в школе произошла потасовка, которую там помнят до сих пор. Джером набросился на меня со слепой, отчаянной яростью, настолько безумной, что я бы, наверное, остался инвалидом, если бы не был способен себя защитить. Я оказался на это способен. Но победа далась мне не так просто, как я думал — Джером, никогда не обучавшийся боевым искусствам и прогуливающий уроки физического воспитания, славился по-настоящему бесстрашным и ловким драчуном. Он стал первым, кто сумел поставить мне несколько синяков прежде чем я одолел его, скрутил и прижал к земле. «Я не хотел! Я пытался уговорить маму, чтобы она не делала этого!» — кричал я ему, но он лишь рычал от ненависти и извивался, пытаясь вырваться из моих объятий. «Твоя мама — сука! А ты — сукин сын! Ненавижу вас всех! НЕНАВИЖУ!!!» — неистово орал он, пока на помощь не прибежал физрук, чтобы разнять нас.