Новый мир. Книга 3: Пробуждение
Шрифт:
Я видел свою мать, лежащую без сознания на больничной кушетке. Ее окружали люди в белых халатах, а рядом с ними — молодой Роберт Ленц в черном костюме и так же помолодевший Чхон. Внезапно из-за их спин показался мой совсем еще молодой отец. Я видел, как он и Роберт пожимают руки, глядя на мать.
— Твое предназначение заложено в твоих генах. И оно появилось там не случайно. Ты сам появился не случайно, — продолжал терпеливо втолковывать директор интерната. — У каждого из нас есть судьба, от которой не уйти. Ты мог бы покориться ей с достоинством.
Звучал рассерженный вопль куратора Кито:
— В карцер его! Навечно! Я требую, чтобы этого недоноска сгноили в карцере!.
— Нет-нет, зачем же, — отзывался с другой стороны мстительный, писклявый альт Паоло Торричелли. — Лучше мы отправим его на остров. Я уже отправил его туда.
Ни один лучик добра так и не пробился ко мне сквозь мрак, преисполненный кошмарами, во время нескончаемых странствий на побережье Леты. Ни один светлый миг моей жизни не явился мне, чтобы хоть немного согреть душу перед лицом смерти. Никого из моих друзей, из людей, которые любили меня и которых любил я сам, здесь не было. И это, наверное, был знак. Знак, что ничего доброго я не заслужил.
— Твоя жизнь была преисполнена зла, Димитрис, — осуждающе произнес строгий судья.
Голос судьи вначале вообще не имел интонаций. Затем приобретал пафосные обличительные нотки интернатовского пастора Ричардса. А в самом конце опускался к приглушенному безумному шепоту матери Марии.
— То, что ты видишь — это твое чистилище. За грехи, совершенные тобою, оставшиеся без покаяния, ты обречен до скончания веков скитаться в небытие и безвременье, наблюдая раз за разом свои злодеяния. И ты не сможешь заслужить прощения. Не сможешь забыть. И даже в безумии не сможешь найти спасение…
— Простите меня! Пожалуйста, простите! — оправдывался я.
Мне хотелось заплакать. Но я не имел глаз, чтобы из них могли хлынуть слезы. Я был готов признаться перед своим последним судом во всех своих злодеяниях. До самых глубин своей души я был полон раскаяния. Но я понимал, сколь мало оно весит, когда на другой чаше весов — столько преступлений, длинный шлейф которых тянулся за мной сквозь всю мою взрослую жизнь. Так что на снисходительность судьи рассчитывать не приходилось. Я заслужил то, что имел.
Но внезапно я осознал, что никакого судьи нет. Лишь я сам себе судья. Лишь моя память — свидетель моих преступлений. Лишь моя совесть — закон. А судилище проходит лишь в моем воображении. И оно может продолжаться бесконечно долго. Ровно до тех пор, пока я не поставлю в нем точку.
— Тому, что я совершил, не может быть оправданий, — изрек я невидимыми устами. — Ни мои гены, ни «Валькирия», ни команды, которые я получал, меня не оправдывают. Я позволил сделать себя убийцей. И я виновен не меньше тех, кто сделал меня им. Я должен был быть сильнее, умнее, тверже. Должен был помнить, что хорошо, а что плохо. Должен был прожить свою жизнь иначе.
Чувство глубочайшего раскаяния и презрения к себе растекалось по моей
— Не думаю, что мою вину можно искупить. Даже смерть не будет достаточной отплатой для тех, чью жизнь я отнял, и у кого я отнял близких. Я это понимаю. Я сделал бы все, что могу, чтобы принести в этот мир хоть немного добра и справедливости взамен того, что я сделал. Но мне не был дан такой шанс. И это, наверное, правильно. Я его не заслужил.
Они все стояли в тот момент вокруг меня. Все, в чью жизнь я принес зло. Все, кто был бы жив и счастлив, если бы не я. Как же их было много!
— Будь что будет. Я там, куда я сам себя привел. Поделом, — склонил я голову перед ними.
Внезапно все мое существо пронзило ощущение единства со Вселенной. Я видел мириады звезд, гаснущих и зарождающихся, бескрайние галактики и их скопления, квазары и черные дыры, материю и антиматерию, растянутые на множество измерений, отличных от известных мне, которые не измеришь световыми годами.
Я понимал, что пространство относительно, и так же относительно время, и так же относительна моя личность, и все это лишь часть единого целого, и смысл всего прост —…
§ 40
— Вы меня слышите? — донесся до меня размытый голос.
Я ощутил страшную боль и вспышку света — и решил, что заново переживаю миг рождения. В этот момент я еще все понимал. Я практически отчетливо помнил все то, что только что осознал. И мне так хотелось рассказать об этом! Но разве я способен на это? Ведь я всего лишь младенец, которому неведомы слова.
— Мистер Сандерс, если вы слышите мой голос — пожалуйста, моргните, — терпеливо повторял мне заботливый мужской голос, принадлежащий, наверное, акушеру. — Вы меня слышите, мистер Сандерс?
— На МРТ головного мозга, — распорядился другой мужской голос после томительного ожидания. — Надо посмотреть, как функционирует его мозг.
Мгновение спустя реальность исчезла. Возвращалась она периодически, клочками, вместе с ослепительными вспышками боли. Я все еще плохо слышал голоса, раздающиеся прямо надо мной, и ничего не видел. Но уже чувствовал — мучительную, невыносимую боль, которая никак не желала прекращаться. Это была уже не та боль, что преследовала меня в кошмарах — эта была вполне осязаемой, физической и приземленной.
Невидимые демоны изощренно истязали меня. Они окунали мое истерзанное тело в какую-то зловонную жижу. Они растягивали меня на голгофе, причиняя немыслимые страдания бедной спине. Они резали меня, кромсали, выворачивали, вставляли посторонние предметы мне в тело. Они никак не желали успокоиться.
«Пожалуйста, перестаньте», — обращался я к своим мучителям мысленно, еще даже не вполне понимая, кто этот «я». — «Я уже натерпелся. Я больше не хочу. Позвольте мне наконец спокойно умереть». Но они не слышали меня. Даже больше того — они, похоже, думали, что я нуждаюсь в том, что они со мной делают.