Новый мир. Книга 3: Пробуждение

Забудский Владимир

— А что толку держать меня…в неведении… как овощ?

Мне в рот отправилась очередная порция мерзких водорослей.

— Вот интересно… этот ваш Перельман… хочет дальше проводить на мне… свои эксперименты… как на крысе? Или всерьез хочет… вылечить?

— Вам должно быть стыдно, что вы говорите такое, Димирис, — Ульрика от возмущения аж рассерженно закусила губки. — Доктор Перельман — лучший врач изо всех, кого я встречала. Никто так искренне не печется о вашем здоровье, как он.

— Ну хорошо. Пусть так. А дальше что? Вы знаете… в какой мир… я отсюда выйду? Или, вернее, выкачусь… на кресле-каталке?

Что я буду… в этом мире… делать? Кому я там… нужен?

— Это нормально, что вы задаете себе такие вопросы, Димитрис. И поверьте, ответы на них вы найдете. Вам поможет найти их специалист, с которым вы вскоре начнете работать. У вас очень хорошая страховка, она покрывает полный курс психотерапии, необходимый для того, чтобы побороть посттравматический синдром…

— О, мой работодатель — это… сама милота! Спасибо… что снова напомнила, — саркастично огрызнулся я, раздраженно уворачиваясь от новой ложки с водорослями. — Даже мозгоправа… мне оплатили. Супер! Ты тоже на них работаешь… а?! Говори!

Через несколько минут, когда расстроенная девушка, тактично не отреагировавшая на мою вспышку, ушла из палаты, забрав остатки водорослей, я остыл и пожалел о своей несдержанности. Моя психика была действительно не на шутку расшатана. И вряд ли этому стоило удивляться.

— Проклятье, — тяжело вздохнул я.

§ 46

К счастью, в понедельник Перельман ни словом не упомянул о случившемся. Если Ульрика и поделилась с ним деталями нашего разговора, врач, к счастью, не счел нужным как-то на него реагировать.

— Вот, это тебе, — начал он нашу беседу, положив на прикраватный столик передо мной несколько распечатанных листов бумаги. — Кое-что, что мне удалось найти на выходных по тем именам, которые ты мне назвал. Негусто, но, надеюсь, тебе станет чуть спокойней.

Я вспомнил о недавних визитерах и подумал, что своей просьбой я лишь навредил себе и всем тем, чьи имена назвал, так что «спокойней» мне не станет точно. Но с доктором я этими соображениями делиться не стал.

— У тебя есть минут пятнадцать перед процедурами, чтобы со всем этим ознакомиться. Потом я заберу это. Извини, но я так и не уверен до конца, не нарушаю ли я какое-то правило этого твоего страшного контракта.

— Спасибо… док, — благодарно кивнул я.

Найденная доктором информация базировалась главным образом на данных из социальных сетей и СМИ. Информации действительно было немного. Но для меня, проведшего в коме больше года, это было настоящим прозрением. Вертя между плохо слушающихся пальцев распечатки с фотографиями смутно знакомых лиц, я чувствовал, как мое лицо покрывают морщины.

Миро был жив. Если у него и были какие-то неприятности из-за меня в мае 89-го (а я давно начал подозревать, что мне солгали о его якобы аресте или похищении), то они не оставили значительного следа на его судьбе. А вот беременность его жены Шаи, которую они так и не прервали, закончилась рождением дочери. И это событие круто повлияло на их судьбу. Они вынуждены были покинуть «зеленую» зону, куда я их с таким трудом пристроил, и сейчас, судя по всему, обретались в трущобах за «социальной линией». Во время войны формальное разделение на «зеленые» и «желтые» зоны было отменено, но фактически пропасть между их жителями никуда не

делась, и жизнь в трущобах была не сахар.

Миро часто делился новостями какого-то бара, в котором, судя по всему, и работал. Его жена, как я мог судить из фото, работала там же. Их дочери сейчас было почти четыре годика. Они назвали девочку Алисией. Судя по фотографиям из социальной сети, ребенок был бледен и не слишком здоров. Но на фото она все время улыбалась. Как и ее родители. Их жизнь явно была непростой. Но вместе они выглядели счастливыми.

Я вспомнил, как убеждал Миро, что им следует избавиться от ребенка. Сейчас, глядя на фото вполне живого человечка с осмысленными глазками и улыбкой, мне вдруг стало неуютно от мысли, что его появлению на свет я хотел воспрепятствовать.

— Как бы там ни было… рад за тебя… братишка, — прошептал я, едва сдержав внезапно нахлынувшую на меня сентиментальность, из-за которой на глаза едва не навернулись слезы.

Я подумал, что Миро, почти пять лет бывший уверенным, что я погиб, вряд ли поверит своим глазам, увидев меня живым. Да еще и в таком состоянии. Что ж, он тоже прошел в свое время через войну и потерял на ней очень многое. Он должен понять меня. Должен помочь. Я обязательно наведаюсь к нему, когда выберусь отсюда. Или, вернее — если выберусь.

Нашлась информация и о Дженни Мэтьюз. Около года назад пожилой уже Ральф Мэтьюз пережил инсульт, едва не оставив свою супругу вдовой и оказавшись частично парализованным. Но в остальном с Дженни, кажется, все было в порядке. Теперь она носила фамилию своего нового мужа — Фицпатрик. Это был тот самый ее сокурсник, ради которого она со мной и рассталась. В начале войны он пошел добровольцем в миротворческие силы и до самого ее конца работал в военном госпитале в Брисбене. Дослужился до звания майора медицинских войск, получил за свой труд множество медалей и наград и стал уважаемым в обществе гражданином. Теперь имел собственную небольшую клинику. Дженни до сих пор работала в Институте хирургии глаза в Сиднее, где проходила в свою время практику и интернатуру.

— Хоть у кого-то все стабильно, — прошептал я, уверившись, что в жизни Дженни моя роль окончена уже много лет назад.

Перельману не удалось ничего узнать ни о Джероме Лайонелле, ни о Рине Кейдж, ни о Клаудии Ризителли. Это расстроило меня, но я утешил себя тем, что никто из этой троицы никогда не был особо публичным и активным в социальных сетях человеком. У каждого из них были свои причины, по которым их шансы не дожить до конца войны были высоки: у Клаудии — ее проблемы с властями Содружества; у Джерома и Рины — их бойцовский характер и неосторожный нрав. Тем не менее оставалась еще надежда встретить их.

И, конечно же, Перельман нашел информацию о Роберте Ленце. Я не раз слышал о нем и во время войны. При всей изолированности «Железного Легиона» от окружающего мира это имя было там известно. Он числился, кажется, советником министра обороны, и не был публичной персоной. Но о Ленце говорили как о весьма влиятельном человеке. Ходили слухи, что Роберт — один из «серых кардиналов», которые координировали связь между Содружеством и частными военными компаниями, заставляя эти громадные структуры, юридически отдельные, а в реальности неотделимые одна от другой, работать слаженно.