"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг
Шрифт:
Списки отправляли в НКВД, равно как и покаянные письма-доносы соседей и друзей репрессированных,
признававшихся, что не сумели вовремя разглядеть «притаившегося рядом врага».
В личных делах имеются и документы иного рода. Эрна Влох отказалась отречься от своего мужа
Вильгельма, арестованного 27 июля 1937 г.: «Я знаю, что без причины здесь не арестовывают. И, несмотря
на то, что величайшей моей заботой являются дети, настоящим я заявляю, что я ручаюсь за него как за
человека и товарища по партии»351. Подобные выражения кочуют из письма в письмо, казалось, что они
писались женами репрессированных под копирку, а может, даже обсуждались до ареста главы семейства и
заучивались наизусть. Даже в экстремальных условиях люди сохраняли человеческие чувства, помогали
попавшим в беду, пусть под покровом ночи, но приходили к знакомым, попавшим в немилость, делились с
родственниками арестованных кровом, едой и одеждой. Эта сторона жизни эмигрантов мало отражена в их
переписке с коминтерновскими структурами, и она еще ждет своих исследователей.
Та же Эрна Влох долгое время жила на даче у немецкого писателя-эмигранта Фридриха Вольфа, знакомые
женщины собирали теплые вещи для ее больной дочери. После ареста мужа она три года вела
:i Там же. Ф. 495. Оп. 205. Д. 6043. Л. 36.
203
борьбу за существование в незнакомой для себя обстановке, обивая пороги государственных и
коминтерновских инстанций. Первоначально речь шла о предоставлении работы и материальной помощи
для детей, с 1939 г. Эрна стала требовать разрешения вернуться в Германию. Так как ее паспорт
неоднократно использовался в ходе тайных операций Коминтерна, отдел кадров признал выезд Эрны Влох за
рубеж нецелесообразным. Данные об ее «антисоветских настроениях» регулярно откладывались в личном
деле. Так, в феврале 1940 г. она заявила подругам: «Если меня выдворят из Москвы, то пусть погрузят на
грузовик, это будет демонстрация против советских органов»352. В конце концов в Исполкоме Коминтерна
выбрали меньшее зло, разрешив Эрне и ее детям выезд в Германию. Ее сын Лотар был одним из членов
«тройки», описанной в известной книге Маркуса Вольфа353.
Далеко не всем так «повезло». Из четырех случаев ареста немцев в 1939-1940 гг., которые отражены в базе
данных, три касаются родственников репрессированных. Эти люди отказывались признать произвол,
требовали немедленного освобождения своих близких, что трактовалось как антисоветская агитация и
дискредитация органов госбезопасности. Альфонс Гут заявил следователю: «На заводе я говорил о том, что
мои сыновья арестованы неправильно. Я считаю настоящим варварством то, что мне до сих пор ничего
неизвестно о том, где находятся мои сыновья. Я говорил об этом на заводе, я повторяю это здесь, и я буду
говорить об этом на суде».
Герта Дирр в 1938 г. трижды сумела попасть на прием к Димитрову, которого знала по подпольной работе в
Берлине. Она не только просила руководителя Коминтерна помочь ее арестованному мужу, но и
рассказывала о выселении жен арестованных из дома, построенного для немецких специалистов, о том, что
подследственных силой заставляют давать ложные показания. Сексоты, окружавшие Герту, донесли об этом
в НКВД, и в апреле 1939 г. ее арестовали, обвинив в том, что она в общении с соседками «вместо
правильного рассказа о беседах с Димитровым проводила контрреволюционную агитацию»354. У 17-летней
Фаины Нейман были репрессированы отец Натан и старший брат Карл. В разговорах со своими школьны
352 Там же. Л. 43.
353 Вольф М., Трое из 30-х. История несозданного фильма по идее Конрада Вольфа. М., 1990.
354 Согласно показаниям соседок, Димитров попросил Герту не обижаться на имевшую место несправедливость, подчеркнув, что
«ему известно о том, что произведено много арестов», но советское правительство знает, как исправить это положение.
204
ми подругами она не смогла сдержать эмоций, и получила пять лет исправительно-трудовых лагерей за
антисоветскую агитацию.
За возвращение своего мужа Пауля Шербера-Швенка до последнего боролась его жена Марта Арендзее,
проживавшая в СССР под именем Анны Букиной. Оба когда-то являлись депутатами прусского ландтага.
Походы по инстанциям, которые Марта описывала в своих заявлениях, отражали неразбериху, царившую в
силовых ведомствах СССР после «ежовщины». Все это выглядело как игра в прятки, просителя попросту
отфутболивали от одной инстанции к другой. «В январе 1939 г. на Лубянке мне сказали, что "дело не
тяжелое"; в июле 1939 г. на Матросской Тишине я получила справку, что "дело на суд не пойдет" и мне не
нужно идти к прокурору. В Прокуратуре на Арбате я узнала, что дело было там у них, но отослали обратно в
НКВД. 5 марта с.г. Военный Прокурор сказал мне, что дело скоро будет закончено, вероятно, судебным
разбирательством. 23 апреля на Кузнецком мосту я опять получила такую справку, что "следствие идет". 15
июня я узнала, что НКВД СССР 4 июня переслало дело в НКВД Московской области, а в последнем мне
сказали, что следствие ведется»355.
Такая активность заслуженной коммунистки расшевелила и партийные структуры. Члены ЦК КПГ трижды