"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг
Шрифт:
1. Попытки постичь происходящее
Материалы следствия не дают ответа на вопрос, о чем думали немецкие эмигранты до и после ареста, какой
переворот в их мировоззрении вызывали неправедные обвинения. Однако среди документов АСД
содержатся их протесты и заявления в адрес руководства СССР и НКВД, а также письма их родных, которые
в известной степени проливают свет на душевное состояние самих репрессированных, а также тех немцев, кто оставался на свободе. Еще большее значение имеют материалы личных дел членов КПГ, сохранившиеся
в архиве Коминтерна, а также опубликованные воспоминания тех, кто прошел через следственные тюрьмы,
этапы и лагеря. В 90-е годы историкам удалось взять интервью у тех из них, кто остался в живых и оказался
способен говорить о своем прошлом после вынужденного обета молчания, продолжавшегося более
полувека340.
Каждый из немецких эмигрантов, проводя ночи в ожидании стука в дверь, задавал себе вопрос: что же
происходит, почему наша новая родина считает нас врагами? Для самих арестованных, их родных и близких
этот вопрос звучал как приговор всей прожитой жизни. Как уже отмечалось выше, иностранная колония
была прекрасно осведомлена о масштабах репрессий. Люди держали наготове узелки с самым необходимым,
ложились спать, не раздеваясь и прислушиваясь к каждому шороху. «В связи с арестами иностранцев я ждал, что скоро из НКВД придут и за мной, в связи с этим я говорил рабочим, что не сплю ночами и думаю о том, когда возьмут в НКВД и меня»341.
340 Stark М. Frauen im Gulag. Alltag und Uberleben. 1936 bis 1956. Muenchen, 2003; Коэн С. Жизнь после ГУЛАГа: возвращение
сталинских жертв. М, 2011.
341 Из протокола допроса австрийца Фердинанда Флухера от 15 декабря 1938 г. Такое заявление вызвало встречный вопрос
следователя: «Значит, вы чувствовали
197
В поисках ответа на мучившие их вопросы о причинах репрессий эмигранты обращались прежде всего к
реалиям предвоенной эпохи. Иностранцам, которых увольняли с предприятий и высылали из СССР в
административном порядке, просто заявляли, что «это вызвано международным положением»342. Врач-
психиатр Эрих Штернберг, требуя реабилитации уже через месяц после смерти Сталина, писал: «Я вполне
понимаю обстановку перед Второй мировой войной и необходимость особой бдительности и
предосторожности в отношении лиц, прибывших в страну из-за границы. Я бы охотно мирился с любыми
ограничениями места жительства или работы. Но что же сделали со мной?.. Меня превратили в
преступника». Эрих Шуман, когда-то заведовавший библиотекой немецкого клуба в Москве, после своего
освобождения из лагеря в 1947 г. обращался к властям: «Я расцениваю теперь свой арест как перестраховку
в период борьбы против врагов народа».
Пытаясь найти хоть какие-то объяснения произошедшему, простые люди обращались к собственным
биографиям. Карл Войтик, когда-то работавший вахтером на фабрике, в заявлениях из лагеря писал о том, что однажды не пустил через проходную оперуполномоченного НКВД, и тот ему отомстил спустя несколько
лет, обвинив в контрреволюционном преступлении. Вальтер Рефельд видел причину своих бед в советской
бюрократии: «Всему виной было антикоммунистическое поведение людей из Отдела Регистрации Иностран-
цев, которые заставили меня, не имевшего действительного паспорта, под угрозой не дать мне никаких
документов и советского паспорта для проживания в Советском Союзе, пойти в посольство для продления
паспорта»343. Жена Гельмута Вендта Эрна Брандт была уверена в том, что роковую роль в судьбе ее мужа
сыграла разгромная рецензия на его книгу, появившаяся в газете ДЦЦ и подписанная членом руководства
КПГ Куртом Функом.
Конечно, это не могло примирить арестованного с тюремным бытом, а его родных — с потерей близкого
человека. Психологическое состояние немцев в период массовых репрессий характеризовали шок и
паническая растерянность. Высланный из СССР Эрнст Фабиш, оказавшись в Варшаве 13 января 1938 г.,
писал: «То, что происходит в Советском Союзе, ужасно. Каждый, у кого есть хоть подобие головы на плечах, сидит. Методы "следствия" не поддаются описа
себя в чем-то виновным перед Советской властью, не так ли?» (ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. 30124).
342 Derendinger Е. Op. cit. S. 527.
343 Заявление на имя М. И. Калинина от 30 мая 1940 г.
198
нию. У меня нет никакой информации, и мне многого, очень многого не хватает для понимания всего того, что произошло»344.
Немецкие эмигранты, соглашаясь с тем, что они как представители «враждебной страны» были подвергнуты
превентивному интернированию, задавали в своих письмах резонный вопрос: почему эта процедура связана
с таким потоком лжи и фальсификации, ведь она отвлекает внимание органов госбезопасности от поиска
реальных шпионов и диверсантов. Чем дольше продолжались репрессии, тем меньше оставшиеся на свободе
верили в то, что они имеют хоть какой-то смысл. «Еще несколько месяцев назад каждый арестованный
рассматривался товарищами как шпион, ныне в основной своей массе это уже не так».
Писавший эти строки в апреле 1938 г. сотрудник представительства КПГ Пауль Йекель так суммировал
попытки немцев постичь происходившее: «Некоторые объясняют аресты ложными доносами, другие