Нулевое измерение
Шрифт:
Все-таки, как это странно: два мертвых Кульковых и две живых Ларисы... Хотя, может быть, это странно лишь с точки зрения землянина, привыкшего судить инопланетно? Потому что и раньше... Но думать об этом не хотелось. Впрочем, какой он землянин? Хотя на Земле десять лет и продержался. Но половина этого времени - по госпиталям. Так и не смог адаптироваться к земной нагрузке. Четыре года, как вернулся на Марс, а живет как вахтовик, будто временно здесь. Застрял на пороге. Что от себя скрывать: не просто так два года от Ларисиной юбки не отрывался. Любовь любовью, а так и жить было легче. На порожке. Ни то, ни это. А что, плохо что ли? Комната в 'особняке', хоть и маленькая,
Пойти к нему? Нет, туда лучше днем, ночью он скорей всего не один. Есть еще Кирилл. К нему можно всегда. Но не хочется, ох как не хочется. Однако на глаза вновь попались мокрые тапки, и Володя поспешно набрал отца Кирилла, успокаивая себя мыслью, что он, наверняка, спит и телефона не услышит. Но тот откликнулся сразу, словно ждал звонка.
Володя наскоро собрался и вышел в коридор, соединяющий "особняк" с демократической "общагой". Пропускник, почуяв знакомый биокод, с готовностью залязгал засовами и откатил массивную дверь. Из "общаги" пахнуло перестоявшимся запахом самопроизведенного алкоголя - последнее издыхание ушедшей в иной мир вахты. Это самый трудно удаляемый след многодневной плановой оргии, которую безопасней легализовать, а, значит, хоть отчасти проконтролировать, чем запретить. В плане культурных мероприятий, "отвальные" значатся как "Прощание с Марсом." Местные интеллектуалы прозвали их Луперкалиями.
Келья отца Кирилла располагалась на первом ярусе, отделенном от общаги длинным коридором и пропускным пунктом, за которым находился поселок навсегда осевших на Марсе бывших землян, называемый в просторечье 'богадельней'. Келья была рядом с храмом, как и положено жилью священника. Храм-невидимка, иначе не скажешь, не имел внешних очертаний, потому что, как и все помещения здесь, был вырублен в породе и выходил в общий коридор лишь дверью, правда, не пластиковой, а дубовой массивной, по-церковному украшенной резьбой. Но переступив порог, человек попадал в настоящий храм. Внушительных размеров, хорошо обустроенный, с блестящим позолотой алтарем, сориентированным строго на марсианский восток.
Кельей квартиру Кирилла прозвали не зря: иначе и не скажешь. Голые грубые стены. Выкрашенная в голубое штукатурка, покрывающая каменную вырубку, жесткая кровать под серым солдатским одеялом, общепитовский стол из пищеблока, но застеленный чистой, рукодельно вышитой скатертью, в углу поблескивали в лампадном отсвете массивные оклады икон в несколько этажей, "батин вернисаж" согласно устной поселковой традиции.
Отец Кирилл внешне нисколько не омарсился, хотя полжизни прожил в катакомбах: но ведь и на Земле полжизни. Типичный сельский батюшка, как изображают их в фильмах.
– Чайку поставить?
– Да. Чайку.
– Кирилл вышел на кухню, куда у него было выселено все мирское. Там же за шкафчиком, не сразу заметишь, висела и юбилейная, в блюдце величиной, медаль, отлитая из титана в честь Кириллова семидесятилетия, а на ней текст, по поводу которого было немало споров: не слишком ли? Выгравировано же там следующее: "Митрополиту марсианскому Кириллу Первому". И хотя он был всего лишь приходским священником Московской Епархии, на Марсе, кроме него, а значит и главнее, попа не было. Но опасались напрасно: Кирилл дар принял, хотя меж других даров как бы не заметил. И даже на гвоздике повесил, пусть и не на виду.
Чай был разлит в граненые стаканы,
Володя взял было стакан, но тот плохо держался в руке, и он вынужден был поставить его обратно. Отец Кирилл, будто бы и не заметил, знай прихлебывал из блюдечка и только время от времени упирался в Володю глазом: ждал, когда тот разговорится, но не дождавшись, завел речь о своем. Мол, храм устроился, украсился и Володина в том заслуга немалая. За труды спасибо. Как бы хорошо было, теперь, когда время у него свободное появилось -явный намек на отлет Ларисы - продолжить: ведь многое еще сделать предстоит. Потом незаметно перевел разговор на личное. И Володя оттаял, разговорился. Рассказал о тенях, неизвестно кем отбрасываемых на стены, бормотаниях за спиной, а потом и о сегодняшнем, без деталей, конечно. Легче стало: успокоился, но и пожалел. Зря все это. Что священник скажет догадаться нетрудно: нечистая сила, искушение, молись, мол, и все пройдет. Но хоть душу облегчил. Расскажи такое атеисту, психиатра вызовет, батюшка же с пониманием выслушает, отнесется серьезно. Да что толку-то?
– Тебе бы причаститься, исповедоваться, но ведь, - он тяжело вздохнул. И добавил, - а ну-ка пойдем.
Володе не хотелось покидать защищенное пространство этой мрачноватой, обжитой (намоленной?) кельи, но он подчинился и неохотно двинулся за Кириллом. К его удивлению тот прошел мимо церковной двери и повел его по коридору в другую сторону от общаги. В богадельню? По вырубленным в породе ступеням они спустились в подвал. Под ногами засияло марсианское стекло. Здесь оно пробивалось снизу. Свет от него отбрасывал причудливые голубоватые тени на потолок, словно переворачивая реальность. Отец Кирилл остановился около одной из дверей, негромко постучал.
– Ктой-то среди ночи ходит?
– спросил недовольный старушечий голос.
– Это я, Тарасовна, Кирилл.
– Батюшка? Ахти мне! Заходи пожалуйста.
– Она спешно, путаясь в засовах, открыла дверь.
– А я, горетница, и не сплю, молитовки читаю. И ты, как раз, будто Богом нанесен. Благослови...
– Бог благословит.
– Кирилл мелко перекрестив воздух напротив старухиного лица и, подав для поцелуя руку, продолжил.
– Я вот знаю, что ты по ночам не спишь, потому и зашел невзначай. Кошки-то твои, Тарасовна, где? Покажи человеку.
Комнатка была небольшая. Половину ее занимал стол, покрытый потертой, сбившейся на сторону скатертью, над ним темнели иконки: Божья матерь с младенцем-Иисусом, Николай угодник, еще кто-то бородатый. Рядом пластмассовая, со склада, полочка с кухонной утварью. И неожиданно - сияющая никелированными шарами на спинке железная кровать. Откуда она здесь?
– Так одна у меня кошка, батюшка. Гдей-то шастает... Я ее не приваживаю - вдруг начальство препятствует кошек держать! А она все одно - приходит. А кто с тобой, и не знаю.
– Она подслеповато присматривалась к Володе, наклонив на бок голову.
– Это наш богомаз, Владимир. Церковь будет расписывать.
– А... Вот и хорошо, хорошо. И молодой. Тамошний?
– Нет, бабушка, наш. Где кошка-то твоя? Позови. Да и откуда она у тебя, Тарасовна, ведь здесь кошки не водятся?
– А приблудилась, батюшка. Я у Боженьки ее не просила, сама пришла. Что от Бога-то я знаю. Вот и кроватку вымолила, и салфету, аккурат как у матери когда-то была.
– Она достала из шкафчика допотопную - с бахромой - скатерть и принялась накрывать ею стол прямо поверх грязновато-белой.