Нулевое измерение
Шрифт:
– Не, тебя не могут подозревать. У тебя мотива нет.
– с умным видом изрек Женик. А с Инесской я тебя обязательно познакомлю.
– Вернулся он к старой теме.
– Хочешь уступлю? Забыл, ты худеньких любишь, как Лариска! Ну, молчу, молчу. В среду мы собираем сабантуйчик, какую присмотришь - твоя будет. Обещаю!
– Ты их что ли выдаешь?
– Дурак! Ты знаешь кто я?
– Комендантишко!
– Темнота. Я здесь король!
– Ага король - дерьма, тепла и пара!
– Ничего себя - дерьма! Видел бы ты их! А король, потому что все женщины хозобслуги мои подданные
– Не старайся. Женщины, быть может, мне скоро совсем не понадобятся.
Женик чуть было не выронил вилку.
– Ты чего, это?
– Он сделал страшные глаза.
– Не, - засмеялся Володя,- Кирилл меня в монахи зовет.
– Вонна что! Так ты в святоши податься решил! В отшельники?! Отец Олодимир, отслужив обедню, отправился окрестными огородами отыскать огурчика, около ограды он обнаружил обнаженную Ольгу... Видишь, все равно этим заканчивается. А "Отче наш" знаешь?
– Долго выучить?
– Верно. Недолго.
– Зато проповедовать буду на небесах.
– Фиг там, на небесах! Что это под ногами припекает, а? Не преисподняя?
– Тем более, проповедовать у врат преисподней еще большая ответственность. Последний заслон.
– Володе самому понравилось, как он сформулировал.
Алкоголь действовал: Женик сидел перед ним серьезный, созревший к настоящему разговору.
– Давай, выкладывай, что там случилось, - сказал он с грубоватым участием.
– Я ж тебя насквозь вижу. Придешь ты просто так водку пить ко мне, пьянице, как же. Не Кирилл же тебя под монастырь подвел...
– Ладно... Эдика помнишь? Как он являлся?
– Ну, помню, а что?
– друг его заметно встревожился.
– Приходил,- соврал Володя, сам не зная зачем. И тут же пожалел: Женик выразительно и быстро побледнел.
– Ты чего? Пошутил я. Не было Эдика. Ну, успокойся... Лариса была.
– Она же улетела!
– Значит не совсем.
– Ты можешь нормально? Она что, - он покрутил пальцами, подыскивая слово.
– Жива, не бойся, я узнавал.
– Откуда же тогда?
– Но не с корабля, это точно.
– И что делала?
– Целовалась...
– Ну, мать...- он, кажется, начал приходить в себя.- И где она?
– Растворилась... Ну, так что это было, умник? Ты ж у нас все знаешь. Посоветуй, что-нибудь.
– Нашел советчика. А что тебя не устраивает? Хуже настоящей целуется?
– Не хуже.
– Ну и пусть приходит...
– Пусть... Только она разрешения не спрашивает.
– Слушай, на полном серьезе, ответь: врешь ведь?
– Хочешь, скажу, что соврал?
– Хочу! Хочу! Я хочу жить, хоть на Марсе, но по-человечески. Не желаю, чтобы мертвецы ко мне в гости шастали, даже если это друзья детства, понял? И ты, если раньше меня скопытишься, не приходи. Давай при жизни общаться.
– Успокойся, я же сказал, что Лариса живая.
– Живая! Живая она в корабле, а здесь какая?
Володя посмотрел на друга. Тот сидел, понурив голову. Волосы его иссалились и неопрятно наползали на довольно четко уже определившуюся раннюю
– Хорохоришься, а струхнул.
– Струхнул. Что им надо-то?
Они снова выпили, и еще. Потом сидели и бессвязно вспоминали из детства. Твердо решили, что должны держаться вместе, что Володя обязательно переберется к нему, что плевать им на марсиан. Нет ведь такой нации или расы.
При расставании долго обнимались. Наконец Володя вырвался и, натыкаясь в коридоре на встречных, поплелся домой.
...
А с Эдиком вышло вот как. Им с Женькой тогда по шесть лет было. Эдик - на год младше. Росли вместе, как братья. А потом Эдик заболел и умер. Некоторое время спустя сидели они с Жеником в комнате и вспоминали, какой Эдик был забавный и веселый. А тут еще его смешной рисунок попался, там Женик был нарисован - волосы из головы торчат, язык высунут, руки - грабли, ноги - грабли. Тот самый, который сейчас на двери висит.
– А меня,- сказал тогда Володя, - он не нарисовал, говорит: "Не красивый".
– И даже голос его похоже скопировал, потому что, как Эдик говорил, в ушах еще звучало. И вдруг слева, где никого не было, его кто-то толкает. Обернулся - Эдик. Улыбается и рисунок протягивает: "Красивый, красивый, на - смотри!" Володя обомлел, руки поднять не может, а Эдик губы надул: "Не хочешь? А просил!" И рисунок на пол бросил. Тут Женик заплакал. Эдик на него посмотрел и говорит: "Чего ты ревешь? Думаешь, я умер? Дурачки, я в туннелю спрятался." И засмеялся, как всегда звонко и как всегда спиной бултых на диван, и ноги задрал.
Выскочили они из комнаты. К тете Вере, Женькиной матери, побежали. Когда вернулись, в комнате, конечно, некого не было. Ясно - почудилось. Только, как могло почудиться, если вдвоем видели? И диван смят, и рисунок посреди комнаты лежит. На нем Володя - четыре грабли, два кружка, на каких-то ступеньках сидит, а рядом ярко-красные цветы в человеческий рост. Рисунок тетя Вера подобрала, но он куда-то потом затерялся.
Глава шестая
Володя кое-как добрался до квартиры и, не раздеваясь, повалился на кровать. И тот час словно утонул в раскаленном, липком болоте. Некоторое время мучился, надеясь перетерпеть, но через некоторое время, проклиная пьянство, поплелся в ванную. Немного полегчало. Тогда он кое-как разделся и вновь ввалился в вязкое забытье.
Нечто подобное испытывал много лет назад, когда лежал в реанимационной палате военной клиники под Тверью (на марсианах специализируются военные медики). И тогда мозг тоже пронзали ослепительные желтые вспышки, сопровождающиеся пронзительной болью. С ним долго возились и отогнали-таки боль, правда, недалеко: его то и дело достигало ее затаенное дыхание. Сейчас в раскаленном сознании сошлись два пласта жизни. Ему снились воспоминания, он вновь ощущал, как горячий туман пропитал глаза, как приглушились, словно завернутые в вату, звуки. Вокруг что-то происходило, и он видел это, но обессиленный мозг не понимал уже сути. Но каким-то образом в этом алкогольном бреду присутствовал Антон...