Нумансия

Де Сервантес Сааведра Мигель

В о й н а

Болезнь и Голод! Вы уже привыкли, — Какой приказ мне дать ни довелось бы. — Все исполнять, какие б ни возникли Тут трудности. И ни мольбы, ни просьбы На вас не действуют. В мои проникли Все мысли вы вперед. Едва ль пришлось бы Мне и сейчас вас наставлять упорно, Что следует вам действовать проворно. Так волею судеб — а всякий знает, Что воля та ничем неколебима, — Указано, что нынче помогает Война коварным умышленьям Рима. Своих орлов высоко воздвигает Вождь Сципион [43] , чья мощь необорима. Но час придет — и помощь окажу я Слабейшему, а сильного сражу я. Могуча я, Война. И повсеместно Меня все матери вслух проклинают… Но смертным далеко не все известно, И

тайн моих они не понимают. Мне ж ведомо, что в целом мире тесно Испанской славе будет! Все ли знают, Что вражеская покорится банда Войскам Филиппа, Карла, Фердинанда? [44]

43

Своих орлов высоко воздвигает вождь Сципион… — Знаменем римских легионов был орел.

44

…войскам Филиппа, Карла, Фердинанда. — Имеются в виду три знаменитых в истории Испании короля: Филипп II, Карл V и Фердинанд II.

Б о л е з н ь

Когда бы Голод, наш соратник главный, Не доказал, что убивать он может, Что жителей Нумансии, столь славной, Рукою жадной сам он уничтожит, — Тебе бы был союзник полноправный В Б о л е з н и. Кончить все она поможет Столь выгодно для римлян, что едва ли И сами те такого счастья ждали! Но Голод тощий, поселившись между Нумансианцами, в такую крайность Поставил их, что всякую надежду У бедных отнял даже на случайность. Там мудреца — не меньше чем невежду — Небесных знамений необычайность Совсем смутила… Стан их весь расколот; Не нужны Риму ни недуг, ни голод. А бешенство и ярость, партизаны Войны, у них так плотно угнездились, Что для себя они теперь тираны, В братоубийц они переродились. Поджоги, исступленный гнев и раны Так в стане осажденных расплодились, Что Рим уж тем победу добывает, Что враг его себя же убивает!

Г о л о д

Сюда взгляните! — Все дома пылают, И каждая огнем объята крыша! Мне чудится, что тысячи вздыхают Оттуда грудей, и огонь колышат… Как женщины в смятении взывают О помощи — и отклика не слышат!.. Бессильна помощь и отца и брата, Коль пламенем на части плоть разъята. Бывает так, что на овечье стадо Волк нападет и некоторых тронет, — И в ужасе и в хаосе разлада Оно бежит, но волк его догонит, — Так женщина среди сплошного ада Горящих улиц мечется и стонет — Спасенья нет ей. Нужны ль палачи нам? Убить всех женщин велено мужчинам. Своей супруге, ласковой и верной, Железом грудь супруг ее разрежет; Свой сын убьет — о случай беспримерный! — Мать, что его и пестует и нежит… И с яростью, ни с чем несоразмерной, Отец нить жизни сына перережет, И, потрясенный, будет он довольным, Как милостью небес, убийством вольным. Ни улицы, ни дома, ни угла нет, Где не было бы крови или трупа; К убийству всех, к поджогу так и тянет. — И все глядит свирепо, дико, тупо… Сейчас, увидите, на землю грянет Зубец их башни с верхнего уступа. Все храмы и дома, что здесь ютятся, Во прах и пепел вскоре превратятся. Придите же, смотрите же скорее: Вот Теоген усердно нож свой точит, — Жены любимой, милых деток шеи Он кровью злою сейчас омочит. Но жизнь постылая еще труднее Тогда убийце будет. Он захочет К себе приблизить час конца ужасный, Избрав путь к смерти, для других опасный.

В о й н а

Итак, идем! Но требую работы Я тщательной, приказов исполненья Точнейшего! Направьте все заботы К тому, чтоб в план не вкрались измененья.

Уходят.

Выходит Теоген с двумя мальчиками и девочкой. С ним жена.

Т е о г е н

Преодолел в себе любовь отца я. Кто храбр, свой замысел осуществляет. О чести мысль, высокая, святая, О дети, руку эту направляет. Ужасна пытка дней пережитая, Но горшую нам рок уготовляет: Мне долгом предначертано высоким Стать ныне вашим палачом жестоким. Сыны мои! Вы римскими рабами Не будете, а римской силе вражьей Бахвалиться ни в чем не дам над вами, Пусть покорить нас им удастся даже. К свободе путь указан небесами, Он — человеческой

ладони глаже. Небесным знакам набожно поверьте, Что путь для нас — отдаться в руки смерти. Тебе ж, супруга милая, доставит Смерть избавленье. — Римлянам развратным Супруг твой радости не предоставит Супруги телом любоваться статным. От этой муки меч тебя избавит. Корыстный враг со жребием превратным Сам встретится. Давно в нас мысль окрепла От города оставить груды пепла. Я первый высказал, что справедливость И честь велят свести нам с жизнью счеты, — Не ждать, чтоб римлян дерзкая кичливость Нас обрекла на ужасы их гнета, — Мне можно ль в смерти выказать трусливость, В ней быть последним? Сыну — тоже?

Ж е н а

Что ты, Супруг мой!.. Я б судьбу благославляла, Когда бы жизнь она нам оставляла, — Но выход нам не выискать искусный; Нам близкой гибелью грозят тираны… Так слаще, чем от римской стали гнусной, Смерть от тобою нанесенной раны. Сверши же долг торжественный и грустный! Прошу тебя, в святилище Дианы Пойдем, мои друг, [45] и в этом строгом храме Железом нас пронзи и ввергни в пламя.

45

Прошу тебя, в святилище Дианы пойдем, мой друг… — Диана (Артемида) — богиня луны, рощ и охоты, покровительница девственности и чистоты нравов.

Т е о г е н

Здесь мешкая, пыл жертвенный остудим. Умрем скорей, отбросим страх и жалость.

С ы н

Что плачешь, мать? Куда ж идти мы будем? Я с ног валюсь… Повремени же малость. Ужель сейчас еды мы не добудем? От голода я чувствую усталость.

Ж е н а

Пойди ко мне на ручки. Будешь слушать? Тебе я — хочешь? — смерти дам покушать.

Они уходят, и выбегают два мальчика, из которых один впоследствии бросится с башни вниз.

М а л ь ч и к

Куда б нам, Сервий, убежать?

С е р в и й

Я думаю, тебе виднее.

М а л ь ч и к

Да ну же, двигайся скорее, Иначе нам несдобровать. За нами гонятся поспешно, Настигнут нас, мечи воткнут!

С е р в и й

Быстрее нас они бегут, И нам не ускользнуть, конечно. Куда бы спрятаться, куда? Опасность близкая смущает.

М а л ь ч и к

Отец мой башню защищает, Так, думаю, бежать туда.

С е р в и й

Ты, друг, беги туда, пожалуй, Один, а я не побегу. От голода я не могу Ни шагу сделать. Путь немалый!

М а л ь ч и к

Не можешь?

С е р в и й

Еле на ногах Держусь.

М а л ь ч и к

Плохая ты опора! Покончат здесь с тобою скоро Иль голод, или меч, иль страх. Да, тут нетрудно умереть, Со всех сторон грозят увечья! Прощай! Ни угодить под меч я Не собираюсь, ни сгореть.

Уходит, а выходит Теоген, с двумя обнаженными мечами и окровавленными руками. Сервий, как только его заметил, сейчас же убегает за кулисы.

Т е о г е н

Кровь тела моего, что здесь я пролил, — Кровь дочери и двух малюток милых; Рука, которой я убить позволил, Вняв зову доблестей, душе постылых; Рок, что меня так тяжко обездолил, Ты, небо непреклонное, — вы в силах Меня от жизни горестной избавить И скорой смерти мне почет доставить. Нумансианцы храбрые, сочтите, Что перед вами — римлянин презренный… И родины обиду отомстите, Проливши кровь вот этой плоти бренной. Из двух мечей моих один примите За вызов, что бросает враг надменный. Окончив дни мои в пылу сраженья, Я чувствовать не буду униженья. А жалкий труп, покинутый отрадным Дыханьем жизни, други, тотчас бросьте В большой костер; пускай в огне громадном Горячим пеплом станут эти кости. Итак, за дело! Жду с волненьем жадным… Сердца друзей сердцами полных злости Врагов смените. — Любо вам решенье Меня обречь на жертвоприношенье?