Нутро любого человека
Шрифт:
Обедал с Кипреном Дьюдонне — истинным портретом значительного, знаменитого литератора. Белые, чуть длинноватые волосы, завивающиеся на воротнике. Трость с серебряной рукоятью — легкий поклон в сторону dandysme [175] . Он только что получил L'egion d’honneur [176] и откровенно гордится этим, говоря, что и я имею отношение к его признанию („ Les Cosmopolites“, как это ни поразительно, до сих пор допечатывается, хотя в год продается лишь несколько десятков экземпляров). Я сказал, что все это говорит скорее в пользу Франции и присущего ей уважения к писателям. Этот семидесятилетний второразрядный поэт, не напечатавший за десятки лет ни одной поэтической строки, поэт, пора расцвета которого пришлась на годы, предшествовавшие Первой мировой, все еще рассматривается государством, как его культурное достояние. Мы подняли
175
Дэндизм ( франц.) — Прим. пер.
176
Орден Почетного легиона ( франц.) — Прим. пер.
Мама прикована к постели, кашляет: бледная, слабая. Энкарнасьон ходит за ней, как может, но ведь и она тоже старуха. Дом мрачен и для проживания не пригоден. Только в подвале и живет совсем молодая чета с младенцем, последние платные постояльцы. Я навестил доктора, тот прописал антибиотики. Бронхит, говорит он, вся суть в нем. А мне кажется, дело не в том, что мама больна, просто она ослабела от усилий побороть болезнь. Заглянул в ее банк и обнаружил: ссуды, которые мама брала, используя в качестве обеспечения дом, привели, по сути дела, к тому, что тот принадлежит теперь банку. Я погасил превышение кредита — 23 фунта и внес на счет еще 100 фунтов. Я и сам человек небогатый, — если вычесть жалованье Аланны, — и, вообще говоря, не могу позволить себе подобные альтруистические жесты.
Читал роман Яна [Флеминга] „Живи — пусть умирают другие“. Невозможная задача для того, кто знает Яна, как некогда знал его я, — вижу в романе только его и не могу избавиться от недоверия к происходящему в книге. Интересно, сам-то он понимает, насколько выставил себя напоказ? Но все-таки, скоротал два-три часа.
Сходил в паспортный стол, чтобы получить мой новый паспорт, действительный в течение следующих десяти лет. В 1965-м мне будет пятьдесят девять, мысль об этом вызывает у меня легкое головокружение. Что еще произойдет в моей жизни? Эти десятилетние куски, на которые нарезают жизнь паспорта, суть жестокая форма memento mori [177] . Сколько еще новых паспортов я получу? Один (1965)? Два (1975)? До 1975-го эвон сколько, и все же, твоя паспортная жизнь слишком кратка. Как долго он прожил? Да ухитрился получить шесть новых паспортов.
177
Напоминание о смерти ( лат.) — Прим. пер.
Тарпентин-лейн. Звоню Питеру. Трубку берет Глория. Питер в Алжире, собирает материал для нового романа. В Алжире? Ну, знаете, восстание: он думает, это будет хорошим фоном для книги. Почему бы вам не зайти ко мне выпить? — говорит Глория. И я иду. Питер живет теперь в Белгрейвии, в большой квартире на Итон-терис. Глория выглядит весьма soign'ee [178] — хотя для 6:30 вечера вырез на ее пышной груди, пожалуй, глубоковат. Мы безудержно флиртуем. Уходя, целую ее и получаю возможность потискать эту самую грудь. „Где начнем нашу интрижку, — спрашивает она, — здесь или у тебя?“. Я предлагаю Тарпентин-лейн — там укромнее. „Завтра вечером, — говорит она, — в восемь“.
178
Холеная ( франц.) — Прим. пер.
Только что ушла Глория. „А у тебя занятное маленькое логово, Логан Маунтстюарт. Похоже на келью монаха. Похотливого, надеюсь“. Она принесла бутылку джина: не ведая об ассоциациях с Тесс, которые у меня возникнут. Ее маленькое полное тело оказывается на удивление плотным — кажется, что Глория должна быть мягкой, пышненькой, на деле же, она туга и упруга, как гимнастка. Только сейчас заметил, что мы с ней выпили большую часть бутылки. Хороший, энергичный, без всяких глупостей, взаимно удовлетворительный секс. Тем не менее, я доволен, что должен завтра вернуться в Нью-Йорк.
[При своем возвращении ЛМС обнаружил, что Морис уже покинул галерею. Твердый ультиматум Бена был несколько смягчен тем, что Морис получил возможность и средства, чтобы основать собственную галерею и попытаться восстановить свое доброе имя в глазах приемного отца. Спустя недолгое время, он открыл на восточной 57-й улице галерею „МЛ“. ЛМС взял руководство галереей „Липинг и сын“ на себя. С Морисом он больше отношений не поддерживал, каждый старался обходить другого стороной.
В августе 1956-го от осложнений, вызванных воспалением легких, умерла Мерседес Маунтстюарт. Ей было семьдесят шесть лет. ЛМС вылетел в Лондон, чтобы присутствовать на похоронах. Воспользовавшись пребыванием в Европе, он устроил себе короткий тайный отпуск, который провел с Глорией Скабиус. Они встретились в Париже и автомобилем поехали на юг, приближаясь небольшими перегонами к Провансу и Средиземному морю.]
1956
Разъезды. Париж — Пуатье. Отель „Дир“. Пуатье — Бордо. Отель „Бристоль“ — хороший. Затем два дня с Кипреном — в Керси, в его загородном доме. Глория до странного напугала Кипрена („ Elle est un peu f'eroce, non?“ [179] ). Затем, на одну ночь, снова в Бордо. Ссора в „Шапон Фин“. Когда мы вернулись в отель, Глория запустила в меня туфелькой и разбила зеркало. Весь день, пока мы не добрались до Тулузы, не желала со мной разговаривать. „Где ты хочешь поесть?“ — спросил я. „Где угодно, лишь бы тебя, мудака, там не было“ — прозвучало в ответ. В итоге, поели в „Кафе де ля Пакс“ — превосходном. Выпили по бутылке вина каждый, плюс несколько „арманьяков“. Снова подружились. Глория позвонила Питеру, — тот считает, что она путешествует с подругой-американкой по имени Салли. Все это весьма рискованно, но мне почему-то наплевать. У меня такое ощущение — быть может, самообманчивое, — что это роман Глории, а не мой. На моем месте мог оказаться любой пожилой жиголо. Тулуза — Авиньон. Глория, напившаяся вдрызг уже ко времени ленча, всадила мне в бедро вилку, так что пошла кровь. Я сказал, еще один акт членовредительства, и я первым же самолетом вылетаю в Лондон. С тех пор вела себя хорошо.
179
„Она немного хищница, нет?“ ( франц.) — Прим. пер.
Канн. Завтрак с Пикассо в его новом доме, „Ля Калифорни“. Вульгарном, но с просторными комнатами и захватывающим видом на залив. In situ [180] пребывает в качестве домашней музы молодая женщина по имени Жаклин Рок. Она сидела между ним и Ивом Монтаном, а я, сидя на другом конце стола, вожделел Симону Синьоре. („Она похожа на барменшу“, — заявила стерва Глория. Я согласился: „Да, на сказочно красивую французскую барменшу“). Глория была сегодня вечером очень любвеобильна, говорит, что в жизни своей не отдыхала так хорошо. Пикассо сказал мне, что, по его мнению, она typiquement anglaise — au contraire [181] , ответил я. Он сделал быстрый набросок — мы с ней стоим после завтрака на террасе — это отняло у него примерно тридцать секунд, зато набросок был подписан, датирован и подарен, увы, Глории. Попробуй-ка теперь, отбери его.
180
На месте, здесь ( лат.) — Прим. пер.
181
Типичная англичанка — напротив ( франц.) — Прим. пер
Завтра лечу назад, поэтому сходил на Бромптонское кладбище, взглянуть на могилу мамы. Энкарнасьон уехала в Бургос, к племяннице, а на Самнер-плэйс предъявил права банк. Мама умерла, накопив кучу мелких долгов, некоторые из которых я оплачу. В ее завещании все отписано мне, но я не получу ни единого пенни. Небольшое состояние, которое отец оставил нам обоим, растрачено полностью — и это обстоятельство, как я обнаружил, все еще огорчает меня. Не столько потому, что часть тех денег предназначалась мне, сколько потому, что я знаю, в какой ужас привела бы его подобная финансовая безответственность.
Глория „одолжила“ мне рисунок Пикассо („Право же, дорогой, я вряд ли могу повесить его на Итон-терис. Даже Питер понял бы, что тут что-то нечисто“.) Алжирский роман Питера, „Красное, синее, красное“, раскупается, как горячие пирожки, и Глория, похоже, с наслаждением помогает ему проматывать гонорар. В „Ле Бурже“ она поцеловала меня на прощание и сказала: „Логан, милый, спасибо за чудесный отдых, но не думаю, что до 1958-го нам удастся увидеться снова“. Она оставила меня с чистой совестью: рассказала о бесконечных подружках Питера, коих он именует помощницами по сбору материалов. По отношению к Питеру моя совесть чиста, — а как насчет Аланны?