Нутро любого человека
Шрифт:
Рейкьявик. Город оставляет впечатление окрашенного бетона, гофрированного железа и разноразмерных, затянутых непромокаемым брезентом предметов. Похоже, когда исландцы не знают, как поступить с какой-нибудь вещью, они накрывают ее непромокаемым брезентом. Когда мы причалили, лил сильный дождь, а за час, ушедший у меня на то, чтобы сойти на берег, отыскать стоянку такси, выстоять очередь и доехать до отеля, дождь прекратился, просияло лютое солнце, потом снова дождь, и град, и сияние солнца. Если тут это дело обычное, я сойду с ума. Остановился в «Борге». Позавтракал: немецкие сосиски, маринованный огурец, копченый лосось и тарелка
На то, чтобы найти Гуннарсона, ушло два дня; все были очень вежливы и, отвечая на мои вопросы, старались помочь. В конторе отеля есть хорошенькая девушка, которая, когда требовалось, помогала мне с переводом (ее зовут Кэтрин Аннасдоттир). Гуннарсон, как выяснилось, служит в исландском эквиваленте Министерства сельского хозяйства. Я написал к нему, объяснив кто я и сообщив, что остановился в «Борге», и передал письмо у двери министерства. Вечером пришел ответ, в котором говорилось, что он, Гуннарсон, не видит ни причин, ни необходимости встречаться со мной.
Цена спиртного в этом отеле – мечта побирушки.
С утра пораньше пошел к министерству и стал ждать появления служащих. Остановил молодого человека, возраст которого показался мне примерно подходящим, и спросил, не Гуннарсон ли он. Нет, ответил молодой человек, но Гуннарсона вы не пропустите, он очень высокий. Да вон он идет. Я смотрел, как Гуннарсон заходит в здание: он взглянул на меня, не без любопытства. Высокий, атлетического сложения, очень светлые, почти белые волосы. Я подумал: вот мужчина, которого Фрейя захотела после меня... И ощутил тошноту.
Я прождал у министерства до обеденного перерыва, и когда появился Гуннарсон, подошел к нему и представился. Он на добрых полголовы выше меня. Выглядит ладным и плотным, – а это не то прилагательное, которое обычно соотносится с очень высокими людьми, – у него большой орлиный нос. Похож на человека, способного целый день лазать по скалам. Встреча со мной, кажется, вызвала у него скорее раздражение, чем что-либо еще, впрочем, когда я предложил оплатить его обед, он слегка вскипел.
Гуннарсон отвел меня в ближайший ресторан и заказал что-то вроде рагу из рыбы со сметанной подливкой, вареным редисом и разваренным горячим латуком. Я ничего есть не мог и, пока он набивал рот, как если б тот был паровозной топкой, пил смехотворно дорогое пиво. Думаю, только здоровенный рост и неуемная энергия и привлекли в нем Фрейю. Физически он противоположен мне почти во всех отношениях. Я высок и худощав, но у меня плохая осанка и ничто в моих повадках и манерах не наводит на мысль о напористости. Я, к примеру, никогда не хожу быстрым шагом, если могу без этого обойтись.
Покончив с рагу, Гуннарсон заказал тарелку неизменных сладких булочек. А слопав и их, с любопытством взглянул на меня.
– Как странно, – сказал он. – У меня такое чувство, будто я хорошо вас знаю.
Он говорил на хорошем английском, почти без акцента.
– Вы, вероятно, немало слышали обо мне.
– Я видел так много ваших фотографий, и все-таки не узнал при встрече.
– Я не делаю лестных для меня снимков.
– Нет. Думаю, это потому, что для меня вы всегда были мертвым. А теперь предстали передо мной живым. Странно.
– А Фрейя и Стелла мертвы.
Услышав это, он стиснул зубы и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.
– Она была такая красивая, – сказал он. –
– Я тоже.
– И Стелла была прелестной девочкой.
Я попросил его не упоминать больше о Стелле. Разговаривать о Фрейе это еще куда ни шло – поскольку я провел с Фрейей куда больше времени, чем он, – но я пропустил два года недолгой жизни Стеллы, и не мог вынести того, что этот чужак знал ее в шесть и в семь лет, – а я не знал.
– Почему вам захотелось встретиться со мной? – спросил он. – Это должно быть... больно.
– Больно, – подтвердил я, – но мне необходимо было увидеть вас, посмотреть, на что вы похожи. Попытаться понять. Заполнить пробел.
Он поскреб затылок и нахмурился. Потом сказал:
– Вы не должны ее винить.
– Я и не виню.
Он не обратил на это внимания.
– Понимаете, она была уверена, что вы погибли, вот и все. Ее убедило в этом ваше полное молчание. Она говорила, что если бы вы были живы, она хоть что-нибудь да получила бы – хотя бы слово. Ей было одиноко. А тут появился я.
Что такое одиночество, я знал.
– Я не виню ее, – сказал я, почти тупо, как будто повторения этих слов было довольно, чтобы себя убедить. – Откуда ей было знать, что я еще жив?
– Вот именно. Понимаете, она думала, что вы умерли. А ей надо было жить дальше.
– Да – это я способен понять.
Разговор велся, как череда задаваемых наобум вопросов и ответов на них, и у меня понемногу складывалась из кусочков картина жизни, которую Фрейя вела в мое отсутствие. Я понимал, что и у Гуннарсона имеются свои проблемы: свое горе, а теперь ему еще приходится как-то примиряться с тем, что я жив и сижу напротив него, – с фактом, что он был и всегда будет для Фрейи вторым, что сердце ее на самом деле принадлежало мне. Я же походил скорее на мужа-рогоносца, столкнувшегося с любовником – в голове у меня то и дело возникали картины, на которых Фрейя и Гуннарсон, голые, предаются любви на нашей кровати. Приходилось насильственно обуздывать воображение. Тут нет ничьей вины, есть только грусть, отчаянная и безнадежная.
Он сказал, что должен вернуться на работу.
– Еще одно, – сказал я. – Вы продали мой дом. Я хотел бы получить эти деньги.
Он помолчал.
– Это был мой дом. Фрейя завещала его мне.
– Дом купил я. Он мой, по естественному праву.
– К счастью, мы живем не по естественному праву.
– Вы вор, – сказал я.
Он встал.
– Вы расстроены. Я на вас не в обиде.
В центре этого обветшалого городишки есть искусственное озеро под названием Тьорн, населенное множеством диких уток. Я купил в отеле бутылку испанского бренди и пошел к озеру, чтобы напиться там до бесчувствия. Бренди отдавало на вкус приправленным марципаном кулинарным маслом, и я смог осилить лишь несколько глотков.
[Октябрь?] Норидж (Чешир)
Джордж Деверелл выглядит раздавленным потерей. Он вежлив, но пребывает в сумеречном состоянии, как будто долго был в обмороке и только что очнулся. Возвращение бывшего зятя из мертвых воспринято им с невозмутимым спокойствием. «Как чудесно снова видеть вас, Логан», – время от времени повторяет он и легонько похлопывает меня по плечу, словно желая убедиться, что я действительно состою из плоти и крови. Затем я вижу, как он внутренне отпрядывает и сжимается, – я вернулся, я жив, а его дочь и внучка ушли навсегда.