Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
— И зачем вы согласились?
— Дома нет еды, а тут неплохой ассортимент, — он безразлично пожимает плечами и усмехается.
— Хлеба или молока? — мой голос сочится язвительностью, и я невольно поддаюсь к двери, когда Кирилл Александрович резко ко мне поворачивается всем корпусом.
— Я могу подождать здесь, раз тебя так сильно раздражает мое общество, — говорит он тоже безразлично.
И мне одновременно хочется извиниться и возмутиться.
Он ведь неправильно понял!
И его общество меня не раздражает…
— Вы после дежурства,
Я поднимаю голову.
И в машине неожиданно оказывается слишком мало место, и избежать его взгляда бесполезно, я все равно наталкиваюсь на него, не могу отвести свой, и не могу отстраниться: он все равно запредельно близко. Не касается, но его дыхание на коже, губах, и от этого сложно дышать, говорить и даже думать.
И меня хватает только на слушать.
Свой слишком оглушительный стук сердца.
И Кветка, перестав фоткаться и кривить рожи, стучит откуда-то из другой Вселенной очень вовремя:
— Я хочу пить и есть! Тут Икея, а там ресторан и самые вкусные фрикадельки, которые я уже не ела лет сто, поэтому мы идем жрать!
— Ветка! — я вздыхаю, пожалуй, с облегчением.
И вычеркиваю разочарование, досаду и смятение.
Их просто нет.
— Твои возражения, зануда дня, не принимаются! — меня дергают за руку и к входу тащат. — Кирилл, ты хочешь есть? Конечно, хочешь! Только нам сначала надо найти ролики! Я отказываюсь без них передвигаться! И вы оба тоже!
— Квитанция! — я уже воплю.
И на нас оглядываются, но Квете, как всегда, до этого нет никакого дела. И на мои возражения ей тоже плевать с Эвереста.
Она неугомонная.
— Ты же знаешь, что я за любой кипиш кроме голодовки, — вытягивая ногу в воздухе и шнуруя ботинок, радостно объявляет она. — Без кипиша жить скучно.
— Ну конечно, — я фыркаю, но ролики беру.
Я тоже люблю и их, и кипишь.
И возмущаться меня заставляет только присутствие Кирилла Александровича, который ни в картину моего кипиша, ни в катание на роликах не вписывается. Я вообще его не представляю на роликах в отличие от… Ветки.
— Рина, — она вздыхает и встав болтает попеременно ногами, проверяя застежки, а потом оглядывается на Лаврова, что маячит в отдалении и Алле Ильиничне звонит, и переходит на чешский. — Ты усложняешь.
— Что? — я усмехаюсь, отвечая ей тоже на чешском, и складываю руки на груди.
— Всё, — Квета улыбается. — Он тебе нравится, ты ему нравишься. Я вижу, как вы смотрите друг на друга. Так в чем проблема? Ты предохраняться разучилась или что делать забыла?
— А ты себе мозги окончательно на Шпицбергене отморозила или в во время турбулентности вытрясла?! — глаза от гнева сужаются сами, и жаль, что ролики надеты и ей по голове ботинком не дать.
Еще что ли попросить одну пару?
— Я, к твоему сведенью, встречаюсь с Лёнькой и его люблю, а Лавров мой препод и он меня гораздо старше!
— Правда? — Ветка безмятежно улыбается и потягивается с грацией кошки. — Если мне не изменяет память, у тебя анатомия закончилась еще полгода назад!
— И что?
— И то, что он тебе больше не препод, Рина! И ваше формальное общение… у меня уши сворачиваются трубочками. И не смеши меня, чудовище! Сколько ему лет?
— Тридцать два, — я хмурюсь.
А Ветка моргает и начинает хохотать.
— Серьезно?! Он гораздо старше меня, — она меня передразнивает, кривляется и снова звонко хохочет. — Гораздо старше — это брак Анны Николь Смит и Джеймса Маршалла II, Дарийка! Ой, я не могу! Ты с друзьями Димитрия общаешься на равных, а Андрею тридцатник в прошлом году стукнул.
— Они друзья Димыча, а Лавров…
— Да-да, твой препод, — Квета пренебрежительно фыркает, — и в вашем университете повышенная любовь к формальностям. Только, Рина, ты не в школе учишься, чтобы возводить такую грань, это раз. Два, он никогда больше ничего вести у тебя не будет и вообще это не его профессия. Три, ты сама говорила, что у вас преподы не преподы, и, если они клиницисты, воспринимать их как обычных училок невозможно. И поэтому на основании всего мной вышеизложенного просто признай, что ты боишься своих чувств к нему!
— Я люблю Лёньку, Вета, — я усмехаюсь и отталкиваюсь от ее руки, отъезжаю, чтобы развернуться и уехать.
Лавров с Квитанцией общий язык нашли прекрасно и с полуслова, поэтому о чем поговорить они тоже найдут, а мне надо побыть одной.
Из «Сим-Сима» мы уезжаем в начале двенадцатого, и на заднем сидение еду я.
Квета пытается возразить, но, наткнувшись на мой взгляд, замолкает и сама с чрезмерным энтузиазмом просится вперед, уверяя, что на таких машинах впереди она еще не ездила. Лавров с кривоватой усмешкой подыгрывает.
А я молча забираюсь назад и притворяюсь, что сплю. Засыпаю под их оживленный, но приглушенный разговор на самом деле.
И уже в квартире, куда Кирилл Александрович благородно поднимает Веткин чемодан и пакеты с продуктами, я его благодарю за помощь, прощаюсь, и это первые слова за весь вечер, совместный ужин и три этажа «Сим-Сима».
— Не будь дурой, Рина, — досадливо выдыхает Квета, глядя ему вслед из окна и стирая с лица бодрую улыбку, когда внедорожник Кирилла Александровича скрывается за поворотом.
— Я не дура, — отзываюсь эхом и чайник на плиту ставлю с грохотом.
— Дура, — Вета подтверждает с удовольствием, — но обсуждать твой диагноз бесполезно, поэтому я просто буду уповать на то, что одумаешься ты вовремя, а пока передавай привет своему ненаглядному Леониду Аркадьевичу.
Представить кислую радость Лёни от такого привета получается легко, и я невольно фыркаю.
— Да, у нас с ним офигенные отношения, — Вета, словно читая мои мысли, злорадно ухмыляется и от окна отходит. — И иди к чертовой бабушке, Дарийка, со своей личной жизнью, я хочу узнать о своей.