О, боже, снова Париж! Наблюдая за французами
Шрифт:
– О да! Она хочет, чтобы ты копал своей лопатой где-нибудь еще. Например, у нее между ног.
– Алекса, прекрати, пожалуйста.
– Извини, но мне все предельно ясно.
– Хорошо, хорошо. Но теперь все кончено, она уже не хочет, чтобы я копал. Она послала меня сдирать мох с крыши. Выходит, она успокоилась?
Последовала пауза. Алекса задумалась.
– Чем ты сдираешь мох? – наконец спросила она.
– Ножом.
– Хм… Возможно, она фантазирует, что ты бреешь ей лобок.
– О боже, спаси меня…
– Что еще?
– Теперь она хочет, чтобы я промыл крышу из шланга.
– Вот видишь, все лежит на поверхности. Она хочет, чтобы ты побрил ее, а потом помыл из своего шланга. Или, может, когда твои кабачки станут для нее достаточно большими…
– Нет, прошу тебя, остановись! – прервал я Алексу. И прибавил: – Все это чушь полная. Просто мне приходится выполнять некоторую работу по дому. Собирать овощи, копать в саду, чистить крышу. Это обычное дело в деревне. – Хотя был вынужден признать: расхаживать по дому в прозрачной ночной рубашке и случайно или нарочно вламываться в ванную и таращиться на мой член – это вряд ли можно назвать обычным делом. – Но теперь, когда я пытался отравить ее, она воспримет это как подсознательный сигнал, не так ли? Оставь меня в покое, или я убью тебя?
– Да, не беспокойся, думаю, теперь это закончится.
– Слава богу.
– Ну, а в остальном, все нормально? – Алекса рассмеялась. – О, бедный Пол. – Мне показалось – или в ее голосе действительно прозвучали ностальгические ноты?
– Да-да, а у тебя?
– Я возвращаюсь в Париж недели через две-три, – сказала она. – Буду работать над фильмом.
– Ты теперь еще и фильмы снимаешь, не только фотографируешь?
– Пытаюсь. Это будет… как же вы говорите?… Да, учебная практика. В настоящем художественном фильме.
– Вау!
– Несколько сцен будут снимать в Париже, и я буду работать ассистентом. Можешь как-нибудь подъехать. Хотя тебя, наверное, не будет в Париже?
– Не знаю. Что, если они не выпустят меня отсюда?
Алекса рассмеялась, как будто я шутил.
Когда я вернулся домой, там творилось что-то невообразимое. Везде горел свет, входная и задняя двери были распахнуты настежь. Флоранс и Мишель носились по дому с тряпками и швабрами.
– Что случилось? – спросил я.
– Maman… – Флоранс была вся мокрая и в мыле в прямом смысле слова. – Она включила стиральную машину, но забыла опустить шланг в душевой поддон. И машина преспокойно выкачала девяносто литров мыльной воды на пол ванной. Вода просочилась и в подвал, залило все овощи, которые ты собрал.
– Девяносто литров теплой мыльной воды? Из шланга? И на мои кабачки? – Если по Фрейду, то Бриджит явно пошла вразнос.
Все, с меня довольно, решил я, как только воду соберут, мы убираемся прочь из этого дома. Из этой деревни. Из Корреза. Куда-нибудь, где нет лопат, заросших мхом крыш, нет кабачков. Прежде всего, никаких кабачков.
II. А не послать ли всех Арс?
1
Французы не стесняются рассказывать политически некорректные анекдоты. Они охотно высмеивают жителей Оверни [70] за их скаредность, швейцарцев подвергают насмешке за медленную речь, бельгийцев – за недостаток ума.
Взять, к примеру, тот анекдот про бельгийца, который проваливается в шахту лифта. Падая вниз, он рассуждает (здесь надо изобразить утробный бельгийский акцент): «Надо же, а это не так уж страшно. И совсем не больно. Нет, не больно. Пока не больно. Не больно. Ай!»
70
Овернь – регион на юге центральной части Франции.
Ну, хорошо, согласен, юмор так себе, но сейчас мне было смешно, потому что я сам превратился в того самого бельгийца.
Меня несло к берегу со скоростью сто миль в час, и я испытывал потрясающие ощущения. Это было уже в десятый, двадцатый раз, но эйфория не проходила.
Я ускорялся, выжимая не меньше двухсот в час, чувствуя, как зависаю в воздухе, а голова гудит от шума. Наверное, это незабываемое впечатление, когда падаешь из самолета без парашюта, если только ты способен наслаждаться свободным полетом, не задумываясь о том, что случится при встрече с землей.
Меня затрясло, как на кочках, потом все потемнело, и мир перевернулся. Я почувствовал, как моя шея едва не хрустнула, и вдруг все встало на свои места, и я лежал на животе, тяжело дыша, улыбаясь своей девушке, загорающей топлес.
Последняя волна оказалась куда круче, чем все остальные, она вырвала у меня из рук бодиборд и заставила перекувырнуться. Наверное, пора передохнуть.
Я поднял свою доску, тряхнул головой, избавляясь от воды в ушах, и пошел по песку к Флоранс. Она лежала на оранжевом пляжном полотенце, с закрытыми глазами, думая (как я надеялся) о том, как здорово, что мы находимся за сотни километров от ее матери.
Мы были на острове Ре, что тридцатикилометровой полосой тянется вдоль западного побережья Франции. На карте он чем-то напоминает тощую куриную лапку с длинным изогнутым пальцем на западном окончании. На самом деле это уже и не остров как таковой, потому что теперь – после долгой экологической возни – огромный мост надежно приковывает его к материку.
Мы были здесь всего два дня, но я уже пришел к выводу, что на Ре есть все, чего только можно желать от жизни. Ну, если только ты не полярник, не трейнспоттер [71] и не охотник на носорогов.
71
Трейнспоттер – человек, хобби которого – отслеживать поезда и записывать номера локомотивов.
Начнем с того, что в городке, где мы остановились, каждый день работал рынок и можно было покупать местные морепродукты, дыни, нектарины и абрикосы, которые помогли мне забыть о существовании кабачков и клубники. Был ларек, где продавали легкие островные вина, которые поднимали настроение и не портили его утренним похмельем. Здесь же предлагали живое пиво из местной пивоварни, и, если мне не хотелось пить его дома, можно было расположиться в многочисленных барах и caf'es, где все посетители были такими же анонимными, как и я.