О маленьких рыбаках и больших рыбах. Наш аквариум
Шрифт:
А живцы как раз и не клюют. Поплавок стоит в воде, как воткнутый, даже не покачнется. Посмотрел на Шурку — и он сидит неподвижно да на воду смотрит. А Вася так просто прилег на травке и дремлет. А меня нетерпение разбирает.
— Шурка, — спрашиваю, — почему же не клюет?
— А потому, что жор щучий. Мелкая рыба попряталась вся.
— Что же делать-то? Может быть, на другое место куда-нибудь пойти?
— На другом месте то же будет. Матвей Иванович тут же удил. Сиди да жди. Может быть, и клюнет.
Снова сидим. От нечего делать размотал я другую свою удочку, большую,
Наконец, Шурка вытащил одну за другой двух сорожек. Ну, думаю, еще трех рыбок поймать бы им и можно жерлички ставить — их всего у нас пять.
А время к вечеру идет — солнышко уже заметно опустилось, и комары появились.
Клюнуло, наконец, и у меня на маленькую удочку. Вытаскиваю — ерш! Эх, думаю, на что мне тебя! Ведь тебя никакая щука не возьмет. Вон ты какой колючий! Хотел уж было опять его в воду бросить, а Шурка спрашивает:
— Чего поймал?
— Ерша, да куда его?
— Нет, и ерш пригодится. Сади его в ведро!
— Да ведь на ерша щука брать не будет!
— Отчего не будет? Кто тебе сказал?
— Никто не сказал, а я так думаю — ведь он колючий!
— А ты не думай! Для тебя колючий, а для щуки нет.
— А вот погоди, — говорю, — спросим у Матвея Ивановича.
— Спросим, а пока его в ведро клади. Вася, принеси-ка ерша да опусти в ведро.
Вася взял у меня ерша и снес его к Шурке и в ведро бросил. В это время у меня снова клюнуло, и еще ерша вытащил и тоже Васе отдал. Забросил удочку, опять клюнуло, вытаскиваю — снова ерш! В десять минут наловил я еще штук пять ершей, да Шурка поймал несколько и говорит:
— Ну, хватит, поедем жерлички ставить.
А мне не хочется — на ершей. Не верится мне, что на них может взять щука. Такие они колючие — все пальцы я о них исколол. Как она их в рот возьмет?
Однако делать нечего! Других живцов нет.
— Сейчас, — говорю, — только удочки замотаю.
— Да ты оставь их так. Пусть они стоят. Ерш на них возьмет.
— Ну, ладно, — говорю. А сам взглянул на свою большую удочку и вижу, что поплавок у ней утонул. Ах, думаю, не иначе, какая-то крупная рыба взяла. Вытаскиваю, гляжу, и тут ерш, да еще маленький, а весь большой крючок в рот забрал. Даже досадно мне стало. А ну тебя, думаю! И забросил опять леску в воду с ершом на крючке, а удилище в берег воткнул.
Сели мы с Шуркой в лодку, захватили ведро с живцами и поехали жерлички ставить. Посмотрел я в ведро, вижу — одна из Шуркиных сорожек уже вверх брюхом плавает и для жерлички уж не годится. Эх, думаю, теперь только на последнюю сорожку и рассчитывать можно, а на ершей — кто их знает, берет ли их щука!
С непривычки долго мы провозились с жерличками. Колья пришлось искать, втыкать их в грязный илистый берег. Устали, испачкались, измокли. А главное — комары нас так искусали, что у нас и щеки, и уши, и шеи распухли и страшно чесались. А руки у нас грязные — и в рыбной слизи, и в иле, и в глине. В конце концов мы такие узоры расписали у себя на лице и на шее, что взглянуть страшно. Даже от Шуркиной всегдашней аккуратности и щеголеватости следа не осталось, а обо мне уж и говорить нечего — как
Жерлички — одну с сорожкой, а остальные с ершами — мы все же неплохо поставили, постарались. Но меня все время сомнение грызло — будет щука на ерша брать или не будет? Неужели так и не поймаем щуки?
С этим вопросом я, прежде всего, и обратился к Матвею Ивановичу, когда мы подъехали к нашей стоянке.
Матвей Иванович и Федя были на берегу. Матвей Иванович сидел и трубочку свою посасывал, а Федя полулежал около него с мечтательным видом и веткой ивовой отмахивался от комаров.
Я на берег вышел, а Шурка в лодке остался, чтобы от грязи отмыться.
Матвей Иванович меня успокоил. По его словам выходило, что щука на всякую рыбу берет, с которой она вместе живет, и особенно охотно на ту, которой всего больше в реке.
Я совсем было удовлетворился этим, но спрашиваю:
— А вы, Матвей Иванович, своих щук тоже на ерша поймали?
— Нет, я их поймал на сорожку. Сегодня поутру за мостом, в узком месте Прорвы я сорожек наудил. Там щук меньше, а потому и мелочь попадалась.
— А почему же, Матвей Иванович, вы на ерша жерлички не поставили?
— А потому, молодой человек, что я ими пренебрегаю. Дело иметь с ними не люблю, так как вид у них чрезвычайно гнусный и отталкивающий.
То-то и есть, думаю, что вид-то у ерша, действительно, самый гнусный и щука его не захочет. А Матвей Иванович посмотрел на меня через очки и говорит:
— А вы бы, молодой человек, последовали примеру вашего товарища и помылись бы. А то у вас все лицо и шея наподобие новозеландского папуаса разрисованы глиной.
Я послушался этого совета и спустился к реке. Шурка уж кончил свой туалет и поднялся на берег. По пути я подошел к кусту, около которого были поставлены мои удочки.
Смотрю — что такое? — только одна моя удочка, маленькая, стоит, а большой нет. Вот и ямка, где она была воткнута, осталась. Что за история, думаю, куда она могла деваться.
Спрашиваю Васю — он тут же неподалеку и сидит, где и раньше сидел, когда мы ершей удили.
Но Вася и вопроса моего не понял. Поднял на меня свое наивное лицо и говорит восторженно:
— Смотри-ка, Шурик, сколько я ершей наудил! — и сует мне свою корзиночку, чуть не доверху наполненную ершами. — Так берут ерши, так берут! Только накидывать успевай.
Но мне не до ершей было. Дело в том, что у меня был план еще раньше составлен — как поставим жерлички, идти к Володе и Андрейке на мостик, окуней удить. А внезапное исчезновение большой окуневой удочки разрушало этот план. Да и удочку было жалко.
От Васи я ничего и не добился. По всему видно было, что он своими ершами был так занят, что ничего и не видал и не слыхал, что делалось кругом него.
Осмотрел я тщательно все место — нигде и следов нет. В самый куст заглянул, раздвинул ветви и только сунул туда лицо, как вдруг кто-то как шлепнет там по воде — только брызги полетели, и волны от куста пошли по воде, а куст так и закачался. Я вздрогнул даже, отскочил от куста. И об удочке забыл — не иначе как щука, думаю, в куст зашла и там возится. Вот бы жерличку около него поставить.