О моя дорогая, моя несравненная леди
Шрифт:
Нет, Лена не спала. Она лежала, закинув одну руку за голову, а другую положив поверх живота и смотрела вверх. Покрывало, отброшенное набок, лишь немного укрывало ноги женщины...
Загипнотизированный ее неподвижным взглядом, Кирилл взглянул на потолок. Потом снова посмотрел на Лену.
Нет, она никуда не смотрела: обращенный вверх, ее взгляд не покидал глаз...
Словно завороженный, Кирилл стоял перед дверью, пока губы женщины не дрогнули мягкой улыбкой, а веки не опустились. После этого он, все еще не дыша, на цыпочках отошел от двери и направился в свою комнату, заполненную рисовальными принадлежностями
Сев в кресло, он несколько мгновений собирался с мыслями, пытаясь унять дрожь в руках. Потом встал, прикрепил к мольберту лист картона и взялся за карандаш...
*
– Еще!
– прошептала Лена.
Кирилл прикоснулся пальцем к ее подбородку, задержал его на мгновение, а потом позволил соскользнуть вниз. Обрисовав изгиб шеи, мизинец, едва касаясь бархатистой кожи, пробежал между тугими бугорками грудей, прочертил прямую от солнечного сплетения до пупка, споткнулся о его впадинку и, подпрыгнув, остановился в гуще темных волос. Лена ахнула. Ее руки, стискивавшие спинку кровати, вздрогнули, напряглись, а потом опали.
Кирилл не отрываясь смотрел на ее опущенные, нервно трепещущие веки, ожидая...
Вместо этого Лена взмахнула руками и, резко изогнув стан, села на постели.
– Куда?
– Кирилл попытался перехватить ее, но она проворно ускользнула от его захвата и, соскочив на пол, сняла со спинки стула халат.
– Пойду, предохраню тебя от нежелательной беременности!
– рассмеялась она, завязывая пояс и доставая из тумбочки пластиковый флакончик. Внутри него, шелестя как галька в полосе прибоя, перекатывались то ли капсулы, то ли таблетки.
Кирилл хмыкнул и устало откинулся на подушку...
...Через час, когда они уже сидели в гостиной за завтраком, Лена спросила его:
– Поедем сегодня рисовать?
– Нет, не поедем.
– покачал головой Кирилл.
– Что-то в последнее время господин живописец отлынивает от своих обязанностей!
– улыбнулась она.
– Уже три дня на пленэрах не были.
– И вовсе я не отлыниваю! Просто работаю дома, вот и все.
– Рисуешь Афродиту не выходя из комнаты?
– Во-вторых - не рисуешь, а пишешь!
– отрезал Кирилл.
– Рисуют в подъезде, на стенке. А во-первых - почему нет? В конце концов работа на пленэре это лишь начальный этап. Составление набросков, предварительных эскизов. А большая часть работы всегда делается в мастерской. Чем, собственно, я сейчас и занимаюсь...
– Ясно.
– кивнула Лена.
– А я уже было подумала, последняя неудача окончательно тебя сломала и ты отчаялся... написать меня.
– она подумала немного и спросила: - А посмотреть можно?
– Лучше не надо. Я же говорил тебе: не люблю показывать половину работы. Как, впрочем, любой нормальный художник. Нет более надежного способа дискредитировать картину в глазах заказчика, чем показать тому недоделанную работу, приговаривая: ну, глазки мы, конечно же, еще подведем, ну губки мы, конечно же, еще подкрасим, ну волосы мы, конечно же, еще залоконим, ну грудь мы, конечно же, еще... приполним и ножки мы, конечно же, еще удлиним. Заказчик должен видеть только конечный результат.
– А полработы показывать нельзя?
– уточнила она.
–
– Тогда точно смотреть не стоит!
– Ей богу - не стоит.
– подтвердил Кирилл.
– Обещаю: когда будет можно, ты узнаешь об этом первая. А пока пообещай, что не будешь... подглядывать.
– Не буду подглядывать?
– улыбнулась Лена.
– Хорошо, не буду. А хотя бы описать, рассказать: что ты там... творишь, можешь?
– И даже этого не могу.
– развел руками скрытный творец.
– Даже этого не можешь?
– Увы.
– Почему?
Кирилл почесал затылок, обдумывая ответ:
– Закон жанра, дорогая.
– на лице дорогой собеседницы отразилось столь искреннее непонимание, что он вынужден был продолжить: - Есть у меня один товарищ в Москве... нет, он не художник, писатель всего-навсего. Так вот он как-то раз сказал мне, что если задуманную, сочиненную в голове книгу хотя бы один раз подробно кому-нибудь рассказать, изложить, то писать ее, скорее всего, уже не захочется.
– Почему так?
– А вот так! Идеи, видимо, не прощают, когда хозяин делится ими с посторонними. Иван, так его зовут, утверждал, что идея лишь тогда выльется в законченное, полноценное произведение когда ты не оставишь ей другой лазейки кроме листа бумаги...
– То есть?
– То есть ты должен держать свою идею в себе, она должна бродить внутри тебя как вино в бочке, не имея выхода, клокотать как вода в паровом котле, готовая разорвать его на мелкие части. И единственным предохранительным клапаном, единственной лазейкой, через которую можно стравить это давление должна быть твоя работа, твое творчество. А если ты начнешь рассказывать всем и каждому "А вот задумал я написать книгу про это-то и про то-то!", делиться своей идеей с другими людьми, то она так и сгинет, распадется на мелкие части, растворится в разговорах, разбежится к более сдержанным хозяевам. А ты останешься с чувством, что высказал, воплотил в жизнь, реализовал-таки свою идею, но как-то... не так. Как-то глупо, как-то ущербно, по-дурацки как-то. Высказать-то - высказал, а... книги как не было так и нет! Идея уже стала общеизвестной. Она уже не принадлежит тебе одному. Ты уже отпустил ее. Давление упало, пар вышел, а паровоз так и не сдвинулся с места.
Лена некоторое время обдумывала услышанное, а потом спросила:
– И что: у вас так же?
– Ага.
– ответил Кирилл.
– Если не хлеще. Визуальный образ гораздо тоньше в эмоциональном смысле, нежели словесный. И разрушить его, соответственно, гораздо проще. Я уверен - стоит мне сейчас, на словах, описать тебе все, что я собираюсь сделать на холсте и мне уже не захочется подходить к мольберту. А зачем?! Картина-то уже "написана"! Давление уже упало...
– Пар уже выпущен.
– закончила Лена.
– Точно. Так что будет гораздо лучше если я буду держать свой... творческий пар в себе и выпускать его только за мольбертом.
Она кивнула, попросила Марию подлить ей еще кофе и сказала:
– Ладно, в таком случае не буду тебе надоедать.
– Загорать пойдешь?
– Нет.
– покачала Лена головой.
– В Феодосию съезжу...
– По магазинам решила пробежаться?
– Нет. В парикмахерской уже сто лет не была. Надо же форму поддерживать. Вдруг тебе в скором времени опять натурщица потребуется.