О моя дорогая, моя несравненная леди

Яшенин Дмитрий

А как поймет, вот, поди, обрадуется-то! думал Кирилл, неотрывно глядя на нее.

Почти минуту она спокойно рассматривала картину, не собираясь, как будто, разражаться бурей восторга. Потом, однако, улыбка медленно сползла с ее лица...

Ага! Дошло-таки! Кирилл замер в предчувствии, глядя, как ротик Лены слегка приоткрылся, словно у нее перехватило дыхание... от восторга. Помимо этого, восторг отразился и в глазах женщины, остановившихся и расширившихся вдруг. Напряжение словно электрический ток пронзило все ее тело. Она резко выпрямилась, а пальцы ее с такой силой впились в подлокотники

кресла, что тут же побелели. Впрочем, не они одни - от лица Лены отхлынула, казалось, вся кровь, и оно мгновенно сделалось снежно-белым.

Потрясение, на грани шока охватило ее.

Опасаясь, как бы его бесценную Мона Лизу не хватил удар, Кирилл улыбнулся и сделал шаг к ней, чтобы успокоить и...

– Ты!!!
– он даже не заметил, как она оказалась на ногах.
– Ты, подонок! Ты, мерзавец!
– потрясение, растерянность, шок мгновенно уступили место ярости. Она снесла их, как кипучие вешние воды сносят старую, траченную временем плотину.
– Ты...
– она буквально задохнулась от гнева, осязаемого настолько, что Кирилл, ошеломленный и оглушенный, невольно сделал шаг назад.
– Ты... Как ты посмел?! Как ты посмел?!! Откуда?! Откуда ты узнал?! Я тебя спрашиваю: откуда ты узнал?!
– она шагнула к нему и Кирилл, окончательно смятенный, снова попятился: в глазах Лены, в ее крепко стиснутых кулачках было столько ярости, что, казалось, - она может испепелить.

– Леночка, я...
– начал, было, он, но не смог сказать и трех слов...

– Откуда ты узнал?!
– гневно перебила она его.
– Ты рылся в моей сумочке, мерзавец?! Или ты подслушал наш разговор?! Ты сам звонил в Феодосию?! Откуда ты узнал?!

– Послушай...
– Кирилл сделал шаг вперед и протянул руку, чтобы прикоснуться к ней, обнять ее, успокоить...

– Не прикасайся ко мне!
– закричала Лена, отпрянув назад, словно от ядовитой змеи.
– Не прикасайся, подонок!!! Я...
– дверь в гостиную распахнулась и она, осекшись, резко развернулась к ней.

Кирилл повторил ее движение. Правда, гораздо медленнее.

На пороге стоял Паша. Ноги его были широко расставлены, а руки - скрещены на груди. Взгляд его в одно мгновение пролетел по всей комнате, скользнул по жене, по Кириллу, и остановился на картине...

– Паша! Пашенька!
– Лена сделал несколько неуверенных шагов навстречу ему.
– Пашенька, я не виновата! Я не виновата! Я ни одного слова! Ни одного слова, Паша! Я не знаю, откуда он... Я ни одного слова...
– она вдруг покачнулась и взмахнула рукой, словно желая ухватиться за воздух.

Но Паша увидел все еще секунду назад: будто стартующий горнолыжник он сорвался с места, прянув вперед и вниз.

Буквально поднырнув под нее, он успел подхватить Лену, прежде чем та упала.

– Тихо, тихо.
– прошептал он, севшим голосом.
– Тихо, тихо, тихо, тихо, тихо.
– словно заклинание повторял он, удобнее устраивая жену на руках.

Потом поднял голову, выпрямился и шагнул вперед.

Он мог бы пройти слева от картины. Мог бы пройти справа. Но он пошел прямо. На Кирилла.

– Дай пройти.
– сказал он, приблизившись.

Ничего не соображая и не вполне понимая: что делает, Кирилл, тем не менее,

сделал шаг назад, задел картину и схватился за нее, чтобы она не упала.

Или чтобы не упасть самому.

Пройдя мимо него, Паша оказался у лестницы, ведущей наверх. Он поставил было ногу на первую ступеньку, но остановился. Развернулся и посмотрел на "Елену Прекрасную".

Лена лежала на его руках. Левая рука ее безвольно свешивалась к полу. Волосы светлым потоком стекали вниз. Голова была бессильно откинута набок. В лице, по-прежнему, не было ни кровинки. И лишь слабое биение тоненькой веночки у виска выдавало присутствие души в ее теле.

Кирилл, не отрываясь, смотрел на нее. Рука его по-прежнему держала "Елену Прекрасную".

Паша, не отрываясь, смотрел на картину. Она словно примагнитила его, не позволяя отвести глаз от женщины, лежавшей на софе в потоке лунного света...

Паша смотрел молча, не делая ни одного движения. Лишь время спустя он вздрогнул и перевёл взгляд на Кирилла. Кадык его дернулся, а голова, одобрительно качнулась вниз-вверх.

– Хороший выстрел. Снайперский.
– сказал он.
– Зачет.

Потом развернулся и начал подниматься по лестнице.

Кирилл отпустил, наконец, раму и, отойдя от мольберта с картиной, рухнул в кресло.

Некоторое время он сидел, механически, бездумно потирая ладонь о ладонь, и лишь потом поднял голову и посмотрел на Елену.

Эта женщина была знакома ему до мельчайшей детали, до последнего штриха, до тончайшей черточки. Со всей своей тривиальностью и примитивностью. Со всей своей красотой и грацией. Со всем своим артистизмом и избыточностью...

Избыточность...

То, что в глазах Кирилла делало "Елену Прекрасную" шедевром.

Она продержалась на холсте еще какое-то мгновение, а после, словно бабочка взмахнула крыльями и... исчезла. Растворилась, оставив после себя чудовищную, звенящую пустоту.

Полная жизни рука женщины завершила свое естественное движение, приласкав невесомым взмахом пальцев живот. Ее таинственный взгляд утратил свою пугающую отрешенность, словно волшебная, сказочная мелодия, расчлененная на ноты безжалостной рукой композитора. Здесь было все: и запредельная мука белой стерильной палаты; и запредельная радость первого крика; и тихая, ласковая песня, плывущая над черной полуночью; и звонкий, радостный смех, заполняющий солнечные дни; и страх; и надежда...

Здесь было все. Только шедевра, полного избыточностью и тайной, уже не было.

Кирилл смотрел на картину, не в силах оторваться...

*

Наверху, еле слышно щелкнула аккуратно притворенная дверь в спальню.

Кирилл не шелохнулся.

Чудовищное потрясение, сравнимое разве что с контузией, все еще цепко держало его. Реальность просачивалась в сознание с задержкой, вызывая ощущение замедленного кино...

Пашины кроссовки неторопливо прошлись по октаве деревянных ступеней, и он опустился в соседнее кресло. Повозился с сигаретной пачкой, похрустывая целлофановой оберткой, потом щелкнул зажигалкой. Раз, другой, третий...