О моя дорогая, моя несравненная леди
Шрифт:
– Секретарша, поди?
– Пошляк! Экономистка. Шикарная барышня! Рыженькая, умненькая, веселенькая, этакий огонечек! По-английски говорила лучше чем я по-русски! Три года как один миг пролетели: командировки - автосалон, пикники - шашлыки, корпоративные вечеринки - заграничные турне. Да чего там говорить-то: только в Египет с ней загорать да нырять раз десять летали! Она кстати меня и к дайвингу-то приохотила. Я б на ней, пожалуй, женился бы в конечном итоге.
Если б не встретил Алену...
Он снова прервался.
– За три года, мы из нашего первого, убогого салона перебрались в настоящий, нами же выстроенный, а потом, расширяясь, и второй отстроили. Ну, на открытие, как положено, постоянных клиентов пригласили, деловых партнеров и прочих влиятельных людей: милости просим, мол, погулять, повеселиться с нами. Шампанское, клоунов и подарки - гарантируем.
Народу собралось - страшное дело! От малиновых пиджаков и золотых цепей вкупе с перстнями аж в глазах рябило. Ну, дамы, понятно, под стать кавалерам - настоящие шведские львицы с купюроприемниками между ног. Одна модельнее и форсистее другой. И вдруг -
– Паша вздохнул, словно заново переживая канувшие в Лету мгновения.
– Не одна, с мужем. Солидный такой дядька, серьезный. Даром что без униформы малинового цвета и золотых цацек. Лет на двадцать старше ее, ну и, соответственно, на пять - меня. Ну, я сразу к Валере: кто, мол, такой? Оказалось - банкир, у которого мы иногда кредиты берем. Ну, меня-то все эти финансовые дела только боком касаются. Я, в отличие от него, по банкам не езжу. Потому и не знал. Впрочем... в тот момент я на него не смотрел. Только на нее. Господи, как же я на нее смотрел-то! Аленка и сейчас выглядит - будь здоров, а тогда, пять лет назад, еще шикарнее была. Но меня не столько косы ее или же ноги поразили, и даже не декольте, а глаза. До чего же тоскливые у нее тогда были глаза! Словно все это веселье ей поперек горла стоит. Причем - уже давно и всерьез. И так резко она, самая красивая, самая роскошная на этом празднике диссонировала с другими... великосветскими леди, хороводившимися с клоунами, с визгом вырывавшими друг у друга бутылки с дармовой шампанью, до хрипоты спорившими - чей мужик самый крутой и фотографировавшимися на лакированных капотах, задрав подол чуть ли не до ушей. Так резко она всему этому противоречила, что казалась едва ли не марсианкой. В общем - в тот вечер я не пил, не пел, я на нее во всю глядел, как смотрят дети!
– рассмеялся Паша.
– Как смотрят дети... И потом уже, когда все закончилось и я, хочешь верь - хочешь не верь, не помню как дома очутился, ничего кроме ее глаз перед собой не видел. И было мне так плохо и вместе с тем так хорошо, что даже передать не могу! Я же жизнь уже, считай, прожил. По свету поскитался, людей повидал, а главного-то, главного-то и не видел! Знал я как сердце замирает в тот миг когда рампа аэроплана из под ног ускользает или пуля возле головы ложится. Это что! Это - секунда, мгновение. И отпустило. А тут сердце как замерло... и ни в какую уже не хочет по-прежнему стучать. Только глаза прикрою - она. Получается, жизнь я уже прожил, а главного-то и не видел! Не видел я такой красоты, что вернее любой пули сердце разрывает...
И так мне плохо было от того, что увидел я ее только сейчас, когда жизнь уже прожита и ничего уже не изменишь! И, вместе с тем, так хорошо от того, что она все же вовсе мимо меня не прошла, что я за трое суток истребил столько водки, сколько не истреблял уже много лет. Ни на работу, в салон, не ходил, ни к Катьке. Никуда. Только сидел и пил. Сидел и пил...
– Паша усмехнулся.
– Ну, двое суток меня Катька тормошила: отчего да почему я на работе не появляюсь, а на четвертый день, с утра явился уже сам Валера. Злой как черт: я чего, говорит, один должен работать, два салона на себе тащить?! Чуть не поругались впервые в жизни, да я не стал доводить дело до критической точки. Ладно, думаю, чувства - чувствами, а дело - делом. Что там у меня на душе творится - мои проблемы. Люди из-за этого страдать не обязаны. Собрался, поехал на работу. И только в салон наш новый вхожу - она. Ты понимаешь?! Она! Сидит и меня ждет. Ты понимаешь?! Меня ждет! Прямо так и сказала: я, говорит, вас, Павел жду. Уже третий день прихожу. Сегодня - последний день, говорит. Если бы сегодня не дождалась, больше бы не пришла. Ты понимаешь?! Она меня трое суток здесь ждала, пока я дома горькую глушил! Я просто все слова и даже буквы родной речи забыл. Ничего вымолвить не мог. А уж спросить ее: зачем она меня ждет - и подавно забыл. До сих пор, как вспомню - смех разбирает: только рот разевал, мычал что-то невразумительное да руками разводил. Прямо-таки - глухонемой в публичном доме, пытающийся объяснить, что хочет не брюнетку, а рыжую.
А она, даром что без платья вечернего и прически, а все равно... такая! Как будто смыла с себя весь этот лоск, совершенно ей не нужный, и еще прекраснее стала. Волосы распущены, джемперок, юбочка простенькая. Словом, такая... такая!
А я такой словно только что из окопа вылез и едва успел под душем сполоснуться пока хаки на деловой костюм менял: щетина колом стоит, глаза красные как у вампира. Только что перегаром не несет: зубы надраить и резинку пожевать перед работой - это свято. Будь я на ее месте - убежал бы без оглядки!
Но у женщин, как я уже успел понять, своя мерка. Она только улыбнулась и сказала, что хотела бы попробовать одну из наших машин и просит прокатить ее. Ну, катать... дорогих клиентов это - прямая обязанность директора салона. Взяли мы машину и отправились на тест-драйв. О, это был долгий тест-драйв! Самый долгий за всю мою жизнь. Сначала по Садовому кольцу с ней нарезали. Потом на Садовом нам тесно стало - выскочили на Кольцевую и по ней полетели. Господи, я уже тогда, кажется, не помнил - где мы с ней летали в тот день! Заправлялись на каких-то заправках, жевали гамбургеры в каких-то кафе и... говорили, говорили, говорили, говорили, говорили!
Алена мне все о себе рассказала. Рассказала, что она - коренная москвичка. Что родители - классические советские физики-шестидесятники, которые кроме своих... синхрофазотронов и бардовских песен у костра в принципе ничего не знали. Что в перестройку, когда их несчастный НИИ в числе многих других пошел под нож, отец, пытаясь прокормить семью, занялся коммерцией. Что, в виду полной его неприспособленности к суровым условиям дикого российского рынка, закончилось сия коммерция весьма печально: проблемами с конкурентами, наездом рэкета, потерей товара и чудовищными (по
Рассказала Алена, как не хотелось ей идти замуж за человека вдвое старше ее, к которому она не испытывала ровным счетом никаких чувств. И как она, сознавая: чем их семья обязана ему, скрепила сердце и дала-таки согласие. И как, вопреки всем опасениям, муж у нее оказался добрый и хороший человек: за восемь лет совместной жизни не то, что руки - голоса на нее ни разу не поднял. И как не было ей все эти восемь лет ни в чем отказа от него: новую машину - легко, дачу родителям в элитном поселке - ради бога. А уж про тряпки модные да цацки самоцветные и вовсе разговора не было: словно сами собой появлялись. В общем: в чем - в чем, а уж в скупости и прижимистости бывшего товарища аппаратчика, нынешнего господина банкира, заподозрить было трудно. И требовал-то он за свои щедроты вовсе невеликую плату: хранить верность, пару раз в неделю исполнять супружеский долг, несколько раз в месяц выходить с ним в свет, на банкет, фуршет или какую другую презентацию и... больше ничего. И был он с ней всегда ласков и обходителен. Любил ее. По-своему. Как любят породистого, дорогого щенка или кошечку. И на втором году совместной жизни, когда Алена потяжелела, точно так же, ласково, спокойно, без малейшего надрыва уговорил ее отправиться в Германию и там, в хорошей клинике, сделать аборт. Молоденькая ведь еще совсем, вся жизнь впереди! Ну что за радость лялькой себя обременять?! Самой надо жить да радоваться! У него-то с этим давно все в порядке было: сын и две дочери от первого брака. Полный комплект. Аленин малыш ему и даром был не нужен. Алена его вообще интересовала исключительно как жена эскорт-класса - стильная, красивая куколка, под ручку с которой на светском рауте престижно появиться, нацепив, предварительно, на куколку камушков и золотишка на десяток - другой тысяч баксов - не самому ж таскать-то! А для жены эскорт-класса пухленький животик и отекшие после родов ноги - это, выражаясь нашим, автомобильным языком, совершенно ненужные опции. Можно даже сказать - неприемлемые. Ну, Алена поплакала - поплакала да и согласилась. Ну как откажешь такому щедрому и... любящему мужу?! Сделала аборт и продолжала жить да... радоваться. И столько радости у нее было, что подчас, говорит, просто из последних сил держала себя, чтобы пару флаконов снотворного залпом не выпить или из окна их, двадцать какого-то там этажа не сигануть. Не жизнь - сплошная, непрекращающаяся радость...
– Прямо вот так она и сказала.
– улыбнулся Паша.
– Ну, я тоже в долгу не остался: все без утайки рассказал.
– продолжил он, переведя дыхание.
– Про жизнь свою. Про первый, лейтенантский брак, который и сейчас без отвращения вспоминать не могу. Про армию. Про Афганистан. Про Гиндукуш. Про перевал. Про ранение. Про то, как потом маялся, места себе найти не мог. Про то, как машины из Германии гонять начал. Про то, как с Валерой познакомился и бизнесом обзавелся. И вообще - про то какой я сильный и уверенный в себе мужчина, которого в этой жизни решительно ничего не может сломить! И про то с какой уверенностью я смотрю в будущее! И про то, что жизнь моя хороша и даже - прекрасна! Настолько прекрасна, что даже пистолет свой, который я имею как формальный сотрудник службы безопасности фирмы, держу не в своем сейфе, а в Валеркином. Чтобы в момент, когда особенно... хорошо станет, башку себе не продырявить.
Про чувство дикого, запредельного одиночества, которое на меня время от времени накатывает, а три дня назад, на нашем празднике, стало окончательно невыносимо. С того момента как ее увидел.
– Прямо вот так и сказал.
– улыбнулся он.
– И она мне то же самое, слово в слово повторила.
Ну, что со мной после этого стало, я тебе даже описывать не решусь - живописец у нас ты. Я такого никогда передать не смогу. Даже на одну сотую.
В общем, через неделю она переехала ко мне. Еще через два месяца, с некоторыми трудностями, развелась...
– Муж-то как... отреагировал?
– Муж? Соответствующим образом. Скандалил, возмущался, но на крайние меры не решился. Ко мне-то на кривой козе не подъедешь. У меня, ну, то есть у фирмы, - собственная служба безопасности во главе с Вовой Трофимовым. Самый козырный старлей в нашем батальоне был - даже в Афгане ничего его не брало. Так что устроить мне... несчастный случай непросто даже человеку с серьезным бюджетом. Да и не сам же он станет этим заниматься! Тут люди нужны. А людям, так или иначе, придется объяснить суть претензий. А кричать: у меня, мол, бабу увели! не всякий решится. Другое дело - бабки. Когда у тебя бабки увели, тут можно голосить на всю Ивановскую и поднимать на ноги спасателей всех мастей: хоть милицию с прокуратурой, хоть спецназ с братвой. А если уж у тебя бабу увели, то тут вопрос нужно решать очень тихо и деликатно. Такая вот разница между бабой и бабками.