О насущном. Европа и современный мир

В восприятии международных событий часто сталкиваются две интерпретации. Первая апеллирует к взрывному характеру мировых и региональных процессов, неожиданности происходящего и поражающей обывателя стремительности, с которой происходят изменения. Как правило, главным субъектом истории считается личность. Речь идёт о «событийной истории». Вторая интерпретация делает упор на инерционность, закономерности глобального развития, его неповоротливость, своего рода «обломовщину»

в поведении системы международных отношений (МО), ощущение, что на фоне мультипликации событий всё остаётся по-старому. Здесь главным двигателем прогресса (или регресса) считаются такие крупные агрегированные категории, как государства, социальные классы, цивилизации, общественно-экономические модели, перед которыми субъективный фактор отступает на второй, если не на третий план. Речь идёт об истории структур, о «медленной истории».

Эти два подхода к истории непосредственно сказываются на изучении международных отношений. Для кого-то падение Берлинской стены в 1989 г. или распад Советского Союза двумя годами позже предстают историческими землетрясениями, которые ещё накануне мало кто предсказывал, неожиданным даром с небес или их проклятием. Тех же, кому такие предсказания удаются, считают либо эксцентриками, волею случая угадавшими что-то тектоническое, либо чудесными пророками. Одним словом, события интерпретируются как стечение обстоятельств или как рукотворные, как проекция роли личности в истории.

В противоположную крайность впадают те, кто в гипертрофированном виде делает упор на «суперструктуры» истории, скажем, на культурные архетипы или цивилизационную подоплёку событий, которые якобы программируют всю сущность происходящего. В экономической науке к такому типу исследований тяготеет теория «кондратьевских волн», в политической науке – концепция «конца истории», в международных отношениях – идея «столкновения цивилизаций» и т. п. Методология непредсказуемости истории МО ведёт к релятивизму, когда всё относительно (потому что непредсказуемо), а методология инерционности – к фатализму, восприятию неизбежности тех или иных событий, их повторяемости по трафарету на каждом новом витке истории.

В обоих случаях – абсолютизация изменчивости истории, в частности истории МО, или абсолютизация их постоянства – существует опасность попасть в одну и ту же логическую ловушку. Действительно, если переломные моменты в истории столь стремительны, что непредсказуемы, или, напротив, если происходящее на наших глазах, как бы ни потрясало воображение, – лишь событийная рябь на глади «медленной истории», то прогностическая функция науки теряет смысл. Можно спорить о том, стоят ли за первым и вторым типом абсолютизации истории МО субъективный или объективный факторы, но это уже становится неважным. В любом случае, если невозможно прогнозировать, то международные исследования обоих типов представляют интерес лишь с точки зрения изучения истории ретроспективно, т. е. того, что уже произошло. Другими словами, надо было бы признать, что они целесообразны только для изучения прошлого, но бессильны в анализе будущего.

Вернёмся к первому случаю – абсолютизации изменчивости МО, когда многие события представляются «прорывными» и неожиданными, меняющими правила игры, ломающими всю привычную логику эволюции мирового политического пространства. Так, террористические атаки на США «9/11» для большинства американцев, да и для большинства жителей других стран, были как гром среди ясного неба. Они застали всех врасплох. Только затем стала модной их интерпретация как чего-то неизбежного, например в рамках теории «столкновения цивилизаций».

Другой пример – начальный этап мирового экономического кризиса на рубеже 2007–2008 гг., олицетворением которого стал крах банка «Леменз Бразерс», приведший в ужас мировые торговые площадки. Не сотвори себе кумира – казалось бы, прописная и извечная истина, но для международного финансового капитала Алан Гринспен [1] (точнее, связанный с его именем рыночный догматизм) стал именно кумиром, т. е. в данном контексте – ложным пророком. Тогда, после долгих лет растущей как снежный ком уверенности в незыблемости неолиберальной модели глобализации, «смерти инфляции», «выравнивании» экономических циклов, «вдруг» земля стала уходить из-под ног международных бирж, трейдеров, брокеров, джобберов.

Ещё пример «спонтанного» типа МО – «арабская весна», которая многим её участникам и адептам казалась очищающим ураганом, новой волной демократизации, которую невозможно контролировать, но которая обязательно будет носить созидательную природу. Или более локальный пример – «неожиданность» нападения грузинской армии по приказу М. Саакашвили на Цхинвал в 2008 г., или «Майданная революция» на Украине в 2014 г. Все эти перипетии роднит то, что к ним мало кто оказался готов. События «вышли из-под контроля», и судьбы миллионов людей оказались в плену у обстоятельств, случая.

Но какими будут оценки этих событий с точки зрения абсолютизации постоянства в истории МО? Место «непредсказуемости» занимает «запрограммированность». Так, можно сказать, что падение берлинской стены и развал Советского Союза были лишь вопросом времени, были предопределены с самого начала их возникновения. Но если согласиться с такой логикой, то само понятие прогноза теряет смысл, так как речь идёт не о научном обосновании вероятности, которая может реализоваться, а может и нет, а о пророчестве неизбежного. Или атаки на «башни-близнецы» в 2001 г. в Нью-Йорке, «арабскую весну», межгосударственные кризисы на постсоветском пространстве можно представить в виде закономерного столкновения тех или иных структур «медленной истории», например варварства и цивилизации, архаики и постмодерна, демократии и тоталитаризма. Мировой экономический кризис, разразившийся в 2008 г., многие видят как очередной циклический кризис рыночного хозяйства, один в череде многих, начиная с XIX в., после которого, испытав косметический ремонт, докризисная модель глобализации и финансовой архитектуры переутвердится вновь.

Итак, с одной стороны, гипертрофированная зыбкость и изменчивость истории МО, с другой – гипертрофированное постоянство, «законы истории» против случая или случайности. Представляется, что преодоление двух противоположных типов абсолютизации возможно в рамках концепции циклического подхода к истории МО и «горизонтального» подхода к цивилизационным исследованиям.

Циклический подход предполагает, что на каждом новом этапе международных отношений их субъекты не движутся поступательно в одном направлении, разделённые на лидеров и догоняющих. Эти субъекты, переходя из одной системы МО в другую (вестфальскую, венскую, версальскую, ялтинско-потсдамскую, постбиполярную и т. д.), могут в целом сохранять свою природу, но должны для поддержания эффективности адаптироваться к изменяющимся условиям внешней, в том числе международной среды. В результате нескольких циклов такой адаптации субъект МО может измениться, казалось бы, до неузнаваемости. В действительности его глубокая трансформация, если считать её успешной, возможна в случае, если обновление достигается с помощью адаптации фундаментальных характеристик, но не отказа от них. Хрестоматийными являются примеры послевоенной Японии, а позже Сингапура, модернизация которых не свелась к вестернизации.

Также такой циклический подход предполагает, что история МО движется «рывками», посредством череды более длительных периодов стабилизации и более коротких транзитов всплеска насилия. Фундаментом моделей международных отношений является экономика, но не только. Это и цивилизационно-культурный, и религиозный, и ценностный факторы. Их переплетение создаёт фундамент для «надстройки» – структур и механизмов, а также человеческого, субъективного фактора, с помощью которых выстраивается на каждом следующем этапе истории международных отношений новая иерархия государств и их альянсов.