О всех созданиях - больших и малых
Шрифт:
Пока я бормотал извинения, он раздраженно дергал одеяло, оглядывая меня с ног до головы со все возрастающим отвращением.
— И еще: на вас не брюки, а черт знает что! Если уж вам приспичило работать в брюках, так сшейте себе пару у приличного портного, Бога ради. Не разберешь даже, какого они покроя, и ветеринару неприлично расхаживать в таких штанах.
Вот тут он уязвил меня до глубины души. Я питал к этим брюкам нежнейшие чувства. Заплатил за них тридцать шиллингов в лондонском Армейско-Армейско-флотском универсальном магазине и льстил себя мыслью, что они придавали мне определенную элегантность. И нападки Грайера на них уязвляли меня тем больнее, стоило мне вспомнить, что моими услугами он почти наверное пользуется бесплатно — Зигфрид, уж конечно, небрежно отмахнулся от предложенной компенсации.
Я пробыл тут неделю, которая смахивала на вечность. Где-то, когда-то, мнилось мне, я вел более веселую, более счастливую жизнь, но воспоминания о ней совсем потускнели. В то утро в Дарроуби тон Зигфрида был почти виноватым.
— Джеймс, я получил письмо от бротонского Грайера. Оказывается, он кастрировал жеребенка, тот рухнул на него, так что он лежит с парой треснувших ребер. Видимо, помощник недавно от него ушел, так что заниматься его вызовами некому. Он хочет, чтобы я одолжил вас ему на неделю-другую.
— Нет-нет! Тут какая-то ошибка. Я ему не нравлюсь.
— А ему никто не нравится. И ошибки нет, прямо так и написано, и право же, что мне остается?
— Но единственный раз, когда я с ним встретился, он напялил на меня жуткий резиновый комбинезон, так что по его милости я выглядел полным олухом.
Зигфрид скорбно улыбнулся.
— Я помню, Джеймс, помню. Он вредный старый черт, и мне очень тяжело подвергать вас этому, но я же не могу ему отказать, не правда ли?
Я просто не поверил своим ушам. В тот момент даже идея о подобном казалась абсолютно нереальной. Однако она обрела ощутимую реальность теперь, когда я стоял в ногах кровати Грайера и слушал, как он злобствует. А он уже принялся за меня с другой стороны.
— Еще одно: жена сказала, что вы не стали есть овсянку. Она вам не понравилась.
Я переступил с ноги на ногу.
— Нет-нет, очень вкусная. Просто мне что-то не хочется есть. (Я ковырял ложкой в безвкусном месиве, стараясь съесть хоть немножко, но оно быстро встало мне поперек горла.)
— Если человек не ест полезную пищу, с ним что-то не так! — Грайер подозрительно прищурился на меня, потом потянул листок бумаги. — Вот список ваших вызовов на утро. Их порядочно, так времени зря не теряйте. Вот этот — к Адамсону в Грентон — выпадение матки у коровы. И что вы сделаете, а?
Я сунул руку в карман, ухватил мою трубку и тотчас опустил назад. Грайер не любил, когда курили.
— Ну, сделаю ей эпидуральную анестезию, вправлю матку, наложу швы на вульву, чтобы предотвратить вторичное выпадение.
— Чушь! — раздраженно фыркнул Грайер. — Ахинея! Ничего этого не надо. Все из-за запора. Засунь матку обратно, подложи корове под задние ноги досок, чтобы задница задралась, и пропиши льняное масло деньков на пять.
— Но она же выпадет снова, если не наложить швы? — сказал я.
— Да ничего подобного, — сердито одернул меня Грайер. — Делайте, что я говорю, и все. Я же побольше вашего знаю.
Вероятно, так оно и было. И должно было быть: как-никак он практиковал тридцать лет, а я — только второй год. Я посмотрел, как он раздраженно щурится на меня с подушек, и вдруг подумал о странностях нашего зыбкого союза. Йоркширец, заметив особенности нашего выговора — его северошотландского и моего южного, — подумал бы, что между нами должна существовать какая-то общность, хотя бы в силу нашей национальности. Но нас ничто не объединяло.
— Хорошо, как скажете. — Я вышел из его спальни и спустился вниз со своими инструментами.
Оставив дом за собой, я испытал облегчение, которое испытывал каждое утро, отправляясь по вызовам. Всю неделю я трудился с утра до вечера, но получал от работы чистое удовольствие. Фермеры почти все готовы были прощать молодому человеку его неопытность, и клиенты Грайера обходились со мной с уважением. Но мне приходилось возвращаться в этот унылый дом, ведь надо же было есть, и с каждым днем это становилось все тяжелее.
Миссис Грайер угнетала меня не меньше мужа. Женщина поразительно тощая, с недовольно поджатыми губами, стол она держала чисто спартанский, основой которого была жидкая овсяная каша. Овсянка на завтрак, овсянка на ужин, а днем тоскливая череда анемичного рубленого мяса под названием то рагу, то поджарка и водянистых безымянных супов. Что бы она ни стряпала, это никогда не имело никакого вкуса. Ангус Грайер приехал в Йоркшир тридцать лет назад — шотландец без гроша в кармане, как и я, — и приобрел доходную практику старым, точно мир, способом: женившись на дочери своего патрона; иными словами, практику он получил в приданое. Но в приданое к миссис Грайер.
По-моему, она все еще чувствовала себя главной, вероятно, потому, что жила в этом доме с рождения, среди воспоминаний о своем отце, который создал эту практику. Любые посторонние воспринимались как гвоздь в ботинке, и я мог понять, что она чувствует. В конце-то концов, она была бездетна, вела безрадостную жизнь, и ее мужем был Ангус Грайер. Мне было искренне жаль ее.
Но жалость жалостью, только миссис Грайер буквально не давала мне свободно вздохнуть и нависала надо мной, будто приставленное ко мне привидение. Когда я возвращался с вызовов, она непременно встречала меня и засыпала вопросами: «Где вы пропадали?» Или: «Я понять не могла, куда вы запропастились. Заблудились, может быть?» Или: «Срочный вызов. Почему вы всегда так мешкаете?» Возможно, она подозревала, что я на час-другой заходил в кинотеатр.
По вечерам в приемной всегда набиралось много мелких животных, и у нее была неприятная привычка подслушивать под дверью, что я советую клиентам. Но полную волю она давала себе в аптеке, где следила за каждым моим движением, ядовито критиковала мои рецепты и постоянно выговаривала мне за неэкономность: «Вы слишком много хлородина кладете. Разве вы не знаете, какой он дорогой?»
Я проникся глубочайшей симпатией к помощнику, который бежал оттуда без предупреждения. Найти работу было очень трудно, и молодые выпускники ветеринарных колледжей готовы были терпеть очень многое, лишь бы заниматься своим делом, но я скоро понял, что у этого неведомого мне страдальца иного выбора не было.