О всех созданиях - больших и малых
Шрифт:
Терри погладил корову по спине, хмурясь все больше. Еще совсем молодой (ему не исполнилось и двадцати пяти), женатый, недавно ставший отцом, он принадлежал к тем труженикам, которые весь день гнут спину на других, а вечером, вернувшись домой, ухаживают за собственной немногочисленной живностью. Две коровы, несколько свиней и кур — это большое подспорье для человека, который живет с семьей на тридцать шиллингов в неделю.
— Не пойму я что-то, — бормотал он. — Если б она хоть доиться перестала, а то еще давала по два галлона в день. Так я ее давно бы уже дегтем помазал. (Фермеры в те времена обмазывали дегтем соски недойных коров, чтобы предохранить их от мух, считая, что те переносят заразу.)
— К сожалению, заболеть может любая корова, а особенно та, которая начинает терять молоко. — Я вытащил термометр. Он показывал сорок один и один.
— Что же теперь будет? Подлечить ее вы можете?
— Сделаю все, что в моих силах, Терри. Введу ей лекарство, а вы должны прочищать сосок как можно чаще, но ведь вы не хуже меня знаете, какая это трудная болезнь.
— Да уж знаю! — Он уныло следил, как я впрыскивал в шею коровы антитоксин (даже теперь мы все еще применяем его при летних маститах, потому что, к сожалению, ни один из современных антибиотиков не оказывает на них значительного действия). — Она потеряет четверть вымени, верно? А то и сдохнет?
— Ну не думаю, чтобы она сдохла, — нарочито бодрым тоном сказал я. — А если одну долю и придется удалить, она все наверстает с тремя оставшимися.
Но меня терзало мучительное чувство беспомощности — как всегда в тех случаях, когда речь шла о чем-то важном, а я был бессилен помочь. Ведь я знал, какой это удар для Терри, — корова с тремя сосками теряет значительную часть своей рыночной цены, а на лучший исход и рассчитывать не приходилось. Если же корова сдохнет... Я отогнал от себя эту мысль.
— Послушайте, может, вы мне хоть посоветуете что-нибудь? Или дело совсем уж пропащее? — Худые щеки Терри были землисто-бледными, и, взглянув на его щуплую фигуру, я в который раз подумал, что он недостаточно крепок для своего тяжелого труда.
— Я ничего обещать не могу, — сказал я. — Но легче идут на поправку те коровы, которым чаще прочищают соски. Потратьте на это вечер — каждые полчаса, если сумеете выкроить время. Если эту дрянь в соске удалять, едва она образуется, большого вреда от нее быть не должно. Вымя обмывайте теплой водой и хорошенько массируйте.
— А чем его смазывать?
— Да чем угодно! Главное — разминать ткани, так чтобы побольше убрать этой дряни. Можно, например, вазелином.
— У меня есть чашка гусиного жира.
— Вот и прекрасно!
Я подумал, что чашка гусиного жира обязательно найдется на любой ферме, — универсальная мазь и лечебное средство и для людей, и для скотины.
Оттого, что для него нашлось занятие, Терри немножко ожил. Он принес старое ведро, устроился поудобнее на доильном табурете и прислонился к корове. Вдруг он поглядел на меня через плечо с каким-то вызовом.
— Ну ладно, — сказал он, — сейчас и начну.
На другой день меня рано утром вызвали к корове с послеродовым парезом, и по дороге домой я решил заглянуть к Уотсонам. Было часов около восьми, и, войдя в маленький хлев с двумя стойлами, я увидел, что Терри уже сидит там в той же позе, в какой я оставил его накануне. Прижавшись щекой к коровьему боку, он с закрытыми глазами оттягивал больной сосок. Когда я заговорил, он вздрогнул, словно внезапно проснулся.
— Доброе утро! Вы, значит, опять за нее взялись?
Корова тоже оглянулась на мой голос, и я даже ахнул от неожиданности — настолько лучше она выглядела, чем вчера вечером. Остекленелость исчезла из ее глаз, и она посмотрела на меня с небрежным интересом, характерным для всех ее сородичей, когда они здоровы. Но самое главное — ее челюсти двигались из стороны в сторону с той неторопливой равномерностью, которая всегда радует сердце ветеринара.
— Господи! Да ее не узнать, Терри. Это просто другая корова!
Терри, казалось, с трудом разлеплял веки, но все-таки он улыбнулся.
— Нет, вы вот с этого конца поглядите.
Он медленно поднялся с табурета, разогнул спину — не сразу, а очень постепенно — и оперся локтем о круп коровы.
Я нагнулся к вымени, нащупывая вчерашнее болезненное вздутие, но моя ладонь скользнула по ровной упругой поверхности, и, не веря себе, я помял кожу между пальцами. Корова отнеслась к этому с невозмутимым спокойствием. В полном недоумении я потянул сосок. Полость над соском, где собирается молоко, была почти пуста, но мне удалось выжать на ладонь совершенно белую струйку.
— Что же это такое, Терри? Вы подменили корову! Вы ведь меня разыгрываете, а?
— Да нет, мистер, — ответил он со своей медлительной улыбкой. — Корова та самая. Только она на поправку пошла.
— Но это невозможно! Что вы с ней делали?!
— Да то, что вы мне посоветовали. Мял и сдаивал.
Я поскреб в затылке.
— Но она же совсем здорова! Ничего подобного я в жизни не видел.
— Чего не видели, того не видели, — произнес у меня за спиной женский голос. Я обернулся. В дверях с ребенком на руках стояла молоденькая жена Терри. — Вы же никогда не видели человека, который бы тер и очищал вымя всю ночь напролет, правда?
— Всю ночь напролет? — повторил я.
Она поглядела на мужа со снисходительной нежностью.
— Да, как вы ушли, он так с табуретки и не вставал. И спать не ложился, и ужинать не приходил, и завтракать. Я уж носила ему сюда поесть, и чаю, кружку за кружкой. Вот ведь дурачок — как только выдержал!
Я посмотрел на Терри, на его бледные щеки, на щуплые подрагивающие плечи, на почти пустую чашку с гусиным жиром у его ног.
— Вы совершили невероятное, Терри, — сказал я. — И конечно, совсем вымотались. Но теперь ваша корова полностью выздоровела и больше никаких забот не требует. Ложитесь-ка, вздремните.