О всех созданиях - больших и малых
Шрифт:
Грайер, услышав, в чем дело, впал в странный транс. Его подбородок опустился на грудь, и он почти минуту сидел неподвижно, тщательно обдумывая положение. Затем он выпрямился и ткнул в меня пальцем.
— Это не косточка, а легкий фарингит, вот он и кашляет.
Меня удивила такая уверенность.
— Может быть, мне все-таки захватить длинные щипцы?
— Да нет, говорят же вам. Никакой косточки, так что идите в аптеку, смешайте ипекакуановую микстуру с умягчительным сиропом. Больше ничего не потребуется. И еще одно: если вообще ничего не найдете, так промолчите. Скажете даме,
Я наполнил четырехунцевый пузырек в аптеке с некоторым недоумением и на всякий случай все-таки захватил с собой несколько щипцов. Я заметно поистратил доверие к заочным диагнозам Грайера.
Я был изумлен, когда миссис Маллард открыла дверь элегантного полуособняка. Почему-то я ожидал увидеть старушку, а передо мной была сногсшибательная блондинка лет сорока с высоко уложенными волосами по моде того времени. И я уж никак не ожидал длинного бального платья из мерцающей зеленой ткани, огромных качающихся серег, сильно накрашенного лица.
Миссис Маллард словно бы тоже удивилась. Она растерянно смотрела на меня, пока я не объяснил положения вещей.
— Я приехал посмотреть вашу собачку, я замещаю мистера Грайера. Боюсь, он болен.
Видимо, сведения эти доходили до нее довольно долго, поскольку она стояла на пороге, как будто понятия не имея, о чем я говорю. Затем она очнулась и широко раскрыла дверь.
— Ах да, конечно! Извините. Войдите, пожалуйста.
Я прошел мимо нее сквозь почти физически ощутимую стену духов и повернул в комнату слева от прихожей. Там благоухание духов было еще крепче, но вполне гармонировало с обстановкой: единственной лампой под розовым абажуром, которая отбрасывала смутный розовый свет на широкий диван, придвинутый к камину, где мерцало пламя. И среди теней из радиолы лилась мелодия «Тела и души».
Моего пациента не было видно. Миссис Маллард нерешительно смотрела на меня, теребя одну серьгу.
— Вы хотите, чтобы я осмотрел его здесь? — спросил я.
— О да, конечно! — Она ожила и открыла дверь в глубине комнаты. Немедленно маленький уэст-хайленд-терьер пронесся вприпрыжку по ковру и с восторженным тявканьем бросился на меня. Взвиваясь вверх на порядочную высоту, он усердно пытался облизать мне лицо, и это могло бы продолжаться очень долго, если бы я не изловил его в воздухе.
Миссис Маллард нервно улыбнулась.
— Ему как будто много лучше, — сказала она.
Я плюхнулся на диван, продолжая держать песика, и разжал ему челюсти. Даже в этой розовой полутьме сразу стало ясно, что горло у него в полном порядке. Я осторожно провел указательным пальцем по корню его языка, и песик не запротестовал, когда я начал обследовать его глотку. Затем я поставил его на ковер и измерил ему температуру. Нормальная.
— Что же, миссис Маллард, — сказал я. — Косточки у него в горле, безусловно, нет, как и температуры. — Я собирался добавить, что, по моему мнению, здоровье у него великолепное, но тут же вспомнил наставление Грайера: я должен оправдать свой визит, — и откашлялся.
— Впрочем, нельзя исключить возможность, что у него легкий фарингит, а потому он может кашлять или словно давиться. — Я снова открыл рот песика. — Как видите,
Миссис Маллард впитывала каждое мое слово, тревожно заглядывала в рот песика и быстро-быстро кивала.
— Да-да, я вижу, — сказала она. — Благодарю вас. Как хорошо, что я вас вызвала!
На следующий вечер в самый разгар приема в смотровую влетел толстяк в весьма ярком твидовом пиджаке и поставил на стол бассет-хаунда со скорбными глазами.
— Что-то головой трясет, — пробасил он. — Думаю, может, ушная экзема.
Я достал из шкафчика ауроскоп и начал осматривать ухо, когда толстяк слова забасил:
— А я вас вчера видел на нашей улице. Я сосед миссис Маллард.
— Да-да. — Я смотрел в металлическую трубку с подсветкой. — Совершенно верно, я у нее был.
Толстяк побарабанил пальцами по столу.
— Наверное, у ее собаченции болезней не перечесть. Машина нашего ветеринара все время перед ее домом стоит.
— Ну, не сказал бы. Он мне показался здоровым малышом, — ответил я, кончив осматривать одно ухо и принимаясь за другое.
— Ну, я-то знаю, о чем говорю, — стоял на своем толстяк. — Бедняга все время болеет, и странно, как часто заболевает он ближе к ночи.
Я быстро посмотрел на него. В его тоне было что-то странное. Он ответил мне невиннейшим взглядом, а потом его физиономия расплылась в многозначительной улыбке.
Я выпучил глаза.
— Да неужели вы хотите сказать...
— Не с этим безобразным старым чертом, э? Тут есть над чем задуматься. — Глаза на красной физиономии смешливо заблестели.
Я уронил ауроскоп на стол, так что он звякнул, и опустил руки.
— Да не глядите так, молодой человек! — взревел толстяк, игриво ткнув меня пальцем в грудь. — Чего только в жизни не случается!
Но в ужас меня привела не просто мысль о Грайере. Нет, я ужаснулся, представив себе, как я в этой гаремной обстановке важно рассуждаю о фарингите под музыку «Тела и души», а моя слушательница прекрасно знает, что я несу чепуху.
Еще через два дня Ангус Грайер встал с постели, а к тому же был нанят новый помощник, готовый приступить к работе немедленно. Я мог уехать.
Предупредив, что отправлюсь прямо с утра, я покинул унылый дом в половине седьмого, чтобы добраться до Дарроуби к завтраку. Больше ни единой ложки чертовой овсянки!
Катя по Йоркской равнине, я смотрел на уходящий в небо хребет Пеннинских гор, который то возникал над живыми изгородями, то мелькал в просветах между деревьями. На таком расстоянии горы были бледно-сиреневыми, еще подернутыми дымкой в лучах восходящего солнца. Они манили меня к себе. А попозже, когда маленькая машина начала одолевать подъемы, деревья мало-помалу исчезали, а живые изгороди сменились стенками, сложенными из известняковых плоских камней, у меня возникло уже привычное чувство, что мир распахивается передо мной и с меня спадают оковы. И вот наконец Дарроуби, дремлющий под громадой Херн-Фелла, а дальше — величественные зеленые склоны холмов.