О всех созданиях - больших и малых
Шрифт:
Я вдел в иглу минимально короткий кусок кетгута, вонзил иглу в надорванную мышцу и с усилием пришил ее куда следовало. Но на завязывание одного узла, потом второго, потом третьего ушло по меньшей мере втрое больше времени, чем потребовал бы непрерывный шов. Однако я упорствовал. Меня предостерегли, и я не желал выслушивать еще одну нотацию.
Таким способом я наложил полдюжины швов и тут ощутил, что на меня накатываются волны. Мой патрон стоял на коленях на шее жеребенка совсем рядом со мной, и пенные валы неодобрения обрушивались на меня с предельно близкого расстояния. Я продержался еще два шва, и вдруг Зигфрид яростно зашептал:
— Что вы, собственно,
— Ну-у, шью. О чем вы?
— Но чего вы возитесь с этими обрывками кетгута? Мы проторчим здесь весь чертов день! Я кое-как затянул еще один узелок на мышце.
— Ради экономии, — добродетельно шепнул я в ответ.
Зигфрид вскочил с шеи, словно жеребенок его укусил.
— Я больше не вынесу! Ну-ка, дайте мне!
Он подошел к подносу, выбрал иглу, ухватил кончик кетгута, торчавший из банки, и широким взмахом руки извлек гигантскую петлю кетгута, так что катушка внутри банки бешено завертелась, словно катушка спиннинга, когда клюет большой лосось. Он вернулся к жеребенку, слегка спотыкаясь, потому что кетгут обматывал ему лодыжки, и начал шить. Что было непросто, так как, даже вытягивая руку во всю длину, он не затягивал шов достаточно туго, а потому то вставал, то снова садился. К тому времени, когда он закрепил мышцы в их нормальном положении, дыхание у него перешло в пыхтение, а на лбу я заметил бисеринки пота.
— Тут откуда-то кровь сочится, — буркнул он, снова навестил поднос, где свирепо разодрал кусок ваты. Волоча по лютикам концы мохнатых лент, он вернулся и промокнул рану, смяв все это богатство ваты в один ком. И снова к подносу.
— Немножко йодоформа, прежде чем зашивать кожу, — сказал он небрежно, схватил двухфунтовую картонку, секунду подержал ее над раной, а затем принялся сыпать порошок, судорожно дергая кистью. Изрядное количество порошка действительно попало на рану, но куда больше его рассыпалось по телу жеребца, по моему телу, по лютикам, а особенно широкий взмах окутал облаком потное лицо человека, державшего веревку, привязанную к ноге. Когда он перестал кашлять, то уже удивительно смахивал на «белого» клоуна в цирке.
Зигфрид зашил рану, израсходовав несколько ярдов шелка, а когда он отошел и обозрел безупречный шов, я заметил, что настроение у него было превосходное.
— Вот и отлично. Такая молодая лошадь поправится очень скоро, и не удивлюсь, если даже никаких следов не останется.
Он подошел ко мне, когда я мыл инструменты в ведре.
— Извините, что я вас отстранил, Джеймс, но, право же, я не мог понять, что на вас нашло. Ну просто старая наседка! Вы ведь должны знать, как скверно это выглядит, когда человек пытается шить жалкими обрывочками шовного материала. Надо оперировать... с... ну, с определенным щегольством, если можно так выразиться, а откуда ему взяться, если вы скаредничаете.
Я кончил мыть инструменты, вытер и уложил на эмалированный поднос. Потом я взял поднос и пошел с ним к воротам в дальнем конце луга. Зигфрид, шагая рядом со мной, положил руку мне на плечо.
— Поймите, Джеймс, я ни в чем вас не виню. Возможно, причина в вашем шотландском воспитании. И опять-таки, поймите меня правильно, это же самое воспитание развило в вас множество качеств, которыми я восхищаюсь: несгибаемую честность, трудолюбие, высокую порядочность. Но я уверен, вы первый согласитесь... — тут он остановился и погрозил мне пальцем, — что вы, шотландцы, порой несколько излишне бережливы. — Он усмехнулся. — Так что запомните, Джеймс, оперируя, не будьте таким... э... домовитым.
Я смерил его взглядом.
А Зигфрид продолжал:
— Но я знаю, мне не нужно читать вам мораль, Джеймс. Вы же всегда очень внимательно относитесь к моим словам, не правда ли?
Я сунул поднос под мышку и зашагал дальше.
— Да, — ответил я. — Очень. Всегда, без исключения.
Мне нравятся свиньи
— Сразу видно, что свиньи вам нравятся! — сказал мистер Уорли, когда я бочком вошел в закуток.
— Неужели?
— А как же! Мне с первого взгляда ясно. Вот вы зашли тихо, по-хорошему, почесали Принцессе спинку, поговорили с ней, и я сразу подумал: «Этому молодому человеку свиньи нравятся!»
— Отлично. Кстати сказать, вы совершенно правы: свиньи мне нравятся...
Тем временем я осторожно пробирался мимо Принцессы, не зная, как она воспримет мою дерзость. Это была внушительная зверюга, а матери с молочными поросятами нередко набрасываются на чужаков. Когда я вошел в хлев, она встала, стряхивая с себя сосущих поросят, поглядела на меня и неопределенно хрюкнула, напомнив о тех довольно частых случаях, когда я выскакивал из закутков куда быстрее, чем входил в них. При виде разинутой пасти дюжей, свирепо хрипящей свиньи я всегда обретаю удивительную резвость.
И вот теперь я был в узком закутке. Принцесса как будто отнеслась ко мне с полным благодушием. Она снова хрюкнула, но совершенно мирно, и неторопливо улеглась на солому, подставив соски жадным маленьким ртам. Эта поза позволяла мне спокойно осмотреть ее ногу.
— Ага, ага, та самая, — тревожно сказал мистер Уорли. — Утром она просто наступить на нее не могла.
На вид ничего серьезного не было: роговой край одного копытца разросся и натирал чувствительную подошву, но ради подобных пустяков нас, как правило, не вызывали. Я удалил разросшийся край и смазал больное место нашей универсальной успокаивающей дегтярной мазью, а мистер Уорли все это время стоял на коленях возле головы Принцессы, поглаживал ее и что-то ласково ворковал ей на ухо. Слов я не разбирал. А может быть, он изъяснялся на свином языке, потому что Принцесса словно бы отвечала ему тихим похрюкиванием. Во всяком случае, это сработало лучше всякой анестезии, и все были на удивление счастливы — включая поросят, деловито в два ряда сосавших мать.
— Ну, все в порядке, мистер Уорли. — Я выпрямился и протянул ему баночку мази. — Втирайте понемножку два раза в день, и, не сомневаюсь, все скоро заживет.
— Большое спасибо, весьма вам благодарен! — Он потряс мне руку с таким жаром, словно я спас Принцессу от неминуемой гибели. — Рад был познакомиться с вами, мистер Хэрриот. Конечно, с мистером Фарноном я уже знаком года два и очень высокого о нем мнения. Любит он свиней, ах, как любит!
— Безусловно, мистер Уорли.
— Вот-вот, я сразу вижу! — Он некоторое время смотрел на меня увлажнившимися глазами, а затем удовлетворенно улыбнулся.
Мы вышли на задний двор — но не фермы, а гостиницы, ибо мистер Уорли был, собственно, не фермером, а хозяином отеля «Лангторпский водопад», и его обожаемые свинки размещались в бывших конюшнях и каретнике. Он держал только тэмуртов, и какую бы дверь вы ни отворили, ваши глаза встречались с глазами золотисто-рыжей свиньи. Несколько кабанчиков откармливались на бекон и ветчину, но гордостью мистера Уорли были его свиноматки. У него их было шесть — Императрица, Принцесса, Бирюза, Ромашка, Далила и Примула.