О, юность моя!
Шрифт:
— Крейсер «Румыния»! За ним «Трувор». Это десантный транспорт!
Крейсер остановился на рейде. Через пять минут с него слетели два гидроплана и ушли по направлению к вокзалу. Население со всего города бросилось на пляжи.
Крейсер молчал. Так прошел час. Население начало расходиться. И вдруг борт крейсера вспыхнул и окутался желтоватым дымом. Грянул залп. Через секунду над пристанью пронеслось удивительное звучание, похожее на мирный всплеск шаланды где-нибудь у домашней купальни. И вскоре грянул взрыв и поднялся раскидистый дуб серого дыма в самом фешенебельном районе дач. Прошла
Услышав канонаду, евпаторийцы вместо того, чтобы прятаться в подвалах и погребах, снова кинулись к берегу. Ковыляли даже знаменитые греческие старухи. Еще бы: часто ли увидишь такое?
Леська ошалело глядел на корабль. Солнце ударило по иллюминаторам, и они зажглись огнями «Св. Эльма». Для белогвардейцев этот крейсер возник, точно предвещающий гибель силуэт «Летучего голландца». Короче говоря, в глазах Леськи крейсер был объят всеми морскими легендами. Белые почувствовали их еще острее. Когда грянули первые удары орудий, татарский эскадрон аллюром «три креста» поскакал дорогой на Симферополь. Теперь этот марш уже не сопровождался музыкой. Вскоре по той же дороге зафыркал выграновский «фиат». Драп шел совершенно открыто. Между тем «Румыния» вела огонь по дачной местности, где высились самые красивые здания города: театр и публичная библиотека.
Тут Леська очнулся. Он бросился в сторожку, сорвал с одного из пробковых буйков красный флажок и, взобравшись на пристанскую мачту, начал сигналить: «Мы свои!»
И случилось самое потрясающее в Леськиной жизни: крейсер послушался его и перенес огонь в степь.
Корабль на рейде... Его привел приятель Бредихина юный слесарь Сенька Немич. Крейсер пришел по зову маленькой группы партийцев. Партией был и сам крейсер. За ним стоял красный Севастополь. За Севастополем — могучая Совдепия. Залпы «Румынии» были для Евпатории голосом «Авроры», но крейсер не казался меньше от того, что брал не Санкт-Петербург, а маленький приморский городок: революция — везде революция, подвиг — всюду подвиг.
Когда Леська спустился, он сразу попал в объятия Виктора Груббе.
— Спасибо, друг! Я ж всегда говорил: «Леська — парень фартовый», з-зубы болят.
— Вам спасибо, товарищ!
Но долго обниматься им не дали. На пристани уже сгруппировались члены подпольного ревкома — Демышев, Познанский, Соглобов, Очкин. Они встречали десант, который шел к ним с корабля на двух баркасах. Уже раздавали берданки и гранаты всем, кто хотел вооружиться. Леська получил маузер и с группой молодежи кинулся в тюрьму освобождать арестованных.
Вечером в городском сквере состоялся митинг. Леська стоял недалеко от раковины, где летом играл симфонический оркестр, а сейчас была водружена трибуна, с которой ораторы разъясняли населению смысл сегодняшних событий.
— Товарищи! Час назад мы отправили по адресу «Севастополь. Центрофлот. Революционный комитет» радиограмму о том, что город Евпатория отныне входит в состав великой Советской России!
Леська вздрогнул. Где он слышал этот баритон, слегка грассирующий и даже чуть-чуть барский? «Товарищ Андрей!» Елисей протолкался к самой эстраде, чтобы воочию увидеть этого человека. Перед ним на трибуне стоял знакомый ему земец.
— Кто это? — спросил Леська соседа.
— Не знаю.
Леська поискал глазами и увидел Юлию Немич.
— Кто этот человек?
Варвара улыбнулась:
— Не знаешь?
— Нет.
— Вот симбурдалический! — засмеялась она. — Это же «товарищ Андрей», Дмитрий Ильич Ульянов, родной брат Ленина.
По городу проносился грузовик. На нем стояли красногвардейцы с винтовками. Среди них Гринбах-отец, который кричал прохожим:
— Граждане! Смотрите, что белогвардейцы сделали с товарищем Караевым: они искалечили его и живьем закопали на пляже!
Окруженный черными и серыми рабочими блузами и робами, ярко-белой статуей высился забинтованный с головы до ног труп Караева. Негнущийся, он мчался в объятиях Виктора Груббе. Рядом, опираясь на руку Варвары Немич, стояла мать Караева, пожилая женщина в железных очках. Также член партии.
В тот же день была выпущена траурная листовка. В тот же день по распоряжению Ревкома Евпатория переименована в город Караев. В тот же день на крейсере начался суд над арестованными белогвардейцами.
9
Когда Леська на заре вышел из бани, дед и бабушка, вмазавши в яму котел, сыпали в пего каустическую соду; они варили из дельфиновых туш мыло. Хотя оно невыносимо воняло рыбой, его охотно покупали: мыла в городе не было. Леська побежал к вилле. Она безмолвствовала. Сбежал даже Девлетка. Куда делись Булатовы, когда исчезли, никто не знал.
Леська дернул дверь: заперта. Он взобрался на выступ и заглянул в комнату Гульнары. У него замерло в груди, когда он увидел ее узкую постель под голубовато-белым одеялом, сухие дикие травы в стакане на ночном столике, маленький будильник — черный с золотом, на стене теннисную ракетку в чехле из клеенки... Послышались быстрые шаги. Леська соскочил с уступа и увидел встревоженных Артура и Ульку.
— Шокаревы арестованы!
— Старик и Володька!
— Их увезли на крейсер. Там теперь суд.
— Понимаешь, что это значит? В тюрьму матросы не сажают: либо пуля в лоб, либо иди домой.
— Что надо делать? — спросил Леська.
— Надо поехать на крейсер и попытаться их спасти. Пойдем спустим яхту.
— Пошли.
У дачи Видакасов их поджидал Гринбах.
— А я за вами. Слышали? Володька арестован.
— Да, да. Мы решили поехать на «Румынию».
— Ни черта не понимаете в революции! На шаланде поедем, понятно? На шаланде! А гимназические фуражки и шинели долой.
Через полчаса шаланда пошла к «Румынии». Примерно за четверть мили их окутал сложный запах военного корабля: смесь железного нагрева в машинном отделении с едкостью углекислого газа и ароматом флотского борща.
Мальчики дружно гребли.
Вот у борта показался кок и выплеснул в море ведро грязной воды. Потом он исчез. Мальчики гребли. Потом появился матрос, который, спустив на веревке швабру, стал полоскать ее в воде. Затем он вытащил швабру, поглядел на шаланду, но тут же удалился. Через минуту два матроса подвели к борту связанного человека в одном белье.