Обещание нежности
Шрифт:
Все, что случилось между ними дальше, человек без имени не сумел бы описать в словах, даже если бы от этого зависела его жизнь. Любое движение, каждый жест, поворот головы и взмах ресниц, прикосновение рук и тайная мудрость тела оказались столь же инстинктивны и естественны для них обоих, как здоровое дыхание, глоток воды в пустыне или погружение в сон. И, ощущая потом счастливую пустоту, укрываясь в водопаде ее длинных волос, защищавших их общую наготу почти так же надежно, как самое теплое покрывало, он так и не вымолвил ни единого слова, искренне полагая, что священная тишина и благоговение — единственное, что требуется им обоим в эту минуту.
Но женщины
— С тобой все хорошо? Все в порядке?
Человек без имени дернул головой, как самоуверенный и сытый молодой бычок, всем своим видом давая понять, что любые сомнения излишни. Его худое, мускулистое тело облепило, окружило ее всю, точно навсегда слилось с ее теплой кожей и линиями ее фигуры, — так, что оторвать их друг от друга, казалось, уже невозможно.
— И тебе не холодно?
Он отрицательно покачал головой.
— И есть не хочешь?
На сей раз он и вовсе не удостоил ее никакого движения в ответ. Все было так прекрасно, что хотеть еще чего-либо казалось ему просто кощунством.
И тут девушка притворно вздохнула:
— Вот видишь, а я ужасно замерзла. И к тому же хочется есть. И нога затекла — ты так неудобно лежишь на ней…
Он в ужасе вскочил и, наверное, принялся бы извиняться, если бы она не засмеялась над его испугом каким-то счастливым, тихим и нежным смехом. И, подавая ей потом одежду, нарезая хлеб, подвигая к ней чашку с заваренным наконец-то и бережно налитым чаем, ровными рядами выкладывая на тарелке принесенные подполковником копченое мясо и зелень, он с благоговейным восторгом следил за каждым ее жестом. Все в ней, его давней, потерянной и так внезапно обретенной подруге, казалось ему достойным восхищения; он уже любил все повороты тела, все смутно мелькнувшие выражения милого, чистого лица, все случайные оговорки, все небрежно брошенные фразы. И, подумав, что теперь он навсегда зависим от ее присутствия в своей жизни, бывший бомж почувствовал, как резко и настороженно забилось сердце: еще одной утраты, если именно это готовила ему судьба, он мог бы и не пережить.
А русоволосая девушка, насытившись, вновь первая завела разговор. У нее оставалось не так много времени, и ей хотелось успеть сделать в этой жизни все, что она запланировала:
— Скажи, у тебя есть какая-нибудь мечта? Впрочем, что ж это я, конечно же, есть… Так о чем ты мечтаешь?
Он усмехнулся невольной наивности ее вопроса.
— Мечтаю вспомнить наконец, кто я такой. Понять, что произошло со мной много лет назад. Найти свое место в жизни. Найти своих родных. И…
— И?
— И познакомить их с тобой.
Теперь усмехнулась она. В ее жизненные планы вовсе не входило существовать так долго, чтобы этот милый юноша с трагической и странной судьбой успел вспомнить свое прошлое, разыскать своих родителей и свить с ней вместе свое собственное гнездо.
— Я не об этом, — мягко проговорила она, не желая, чтобы он хотя бы краешком сознания догадался о ее невеселых мыслях. — Не о далеком будущем. Вот сегодня, немедленно, прямо сейчас… о чем ты мечтаешь?
— Быть с тобой.
Она с легким недовольством пожала плечами:
— Мы и без того вместе. Разве не так?
Он упрямо покачал головой. Она говорила о мгновении, о случайной вспышке, а его занимала вечность. Мгновения не раз уже умудрялись сыграть слишком коварную роль в его жизни, и он не доверял им. Но девушка повторила настойчиво и ласково:
— Понимаешь, мне так хорошо с тобой, так тепло сейчас. Я хотела бы запомнить этот вечер… навсегда, — его странная подруга чуть запнулась на последнем слове, — и сделать так, чтобы его навсегда запомнил и ты. Если есть у тебя какая-нибудь мечта, я хотела бы, чтобы она исполнилась.
Человеку без имени стало весело, потому что ему показалось, будто он понял, о чем она говорит. Он ведь тоже готов был сейчас на все во Имя Ее — совершить любой подвиг, положить всю вселенную к ее ногам… Неужели и женщины чувствуют так же? Странно, он всегда думал, что это чисто мужское — стремиться стать покровителем другого существа, торопиться исполнить его любое желание, мечтать подарить ему радость…
— Все, что ты могла сделать для меня, ты уже сделала, — тихо заметил он вслух, и эти слова были истинным отражением его мыслей. — Нет ничего в целом свете, что ты сумела бы еще дать мне.
Его подруга поняла, что сейчас они говорят на разных языках, и улыбнулась, проведя рукой по его щеке.
— Я просто хотела подарить тебе что-нибудь на память. Ведь, наверное, в детстве ты мечтал о чем-нибудь так же отчаянно, как мечтают все дети — истово, страстно, до слез… Мечтал, правда же?
— Ну наверное… Только я плохо помню. Я потерял память, и все в моем сознании так смутно, так перепутано. Но если уж я в детстве и мечтал о чем-то, так это наверняка…
— О чем? — поторопила запнувшегося возлюбленного девушка.
— О подзорной трубе! — Он ляпнул это, почти не подумав, по какому-то велению свыше, не рассуждая и не задумываясь. Сам того не замечая, бывший бомж вдруг в мгновение ока превратился в того самого мальчишку со Сретенки, который, чувствуя инстинктивное недоверие одних взрослых и вежливое равнодушие других, долгие годы своими единственными друзьями считал звезды. И, потянувшись к той, что стала его единственной, настоящей звездой, считая весь этот разговор шуткой, он прошептал, прижимаясь губами к ее русому, слабо пахнущему ромашкой затылку. — Как видишь, у меня губа не дура. Уж если просить подарок, так сразу на миллион… Я бессовестный, да?
— Отчего же? — рассеянно возразила она. — Я не говорила тебе, но у меня остались кое-какие средства. Я вполне могу подарить тебе подзорную трубу.
«Подарить — и уйти от тебя к тем самым звездам, о которых ты мечтаешь, — мысленно добавила она. — Как знать, может, это и правда будет лучший поступок в моей жизни?…»
Она давно уже не хотела жить, но знать об этом ее случайному, хотя и первому в жизни возлюбленному, милому и чудаковатому бездомному сторожу, было вовсе не обязательно. Конечно, он дал ей на прощание немало утешения; он был совсем не похож на хамоватых, недалеких и алчных людей — всех этих юристов, риелторов, родственников, — которые окружали ее в последний год. Но даже он, с его трогательной и доверчивой любовью, не в силах был стереть из ее памяти ни ужаса первых дней одиночества, когда она осталась в особнячке совсем одна, ни подлых расспросов и уговоров людей, заинтересованных в ее доме и ее наследстве, ни — самое главное — казенных коридоров психушки, где ее «обследовали» по просьбе двоюродного деда на основании его же рассказов о «неадекватном поведении» внучки после смерти бабушки… Какая грустная ирония судьбы, думала девушка. Этот человек, обнимающий ее сейчас с такой благоговейной робостью, отдал бы все на свете, лишь бы восстановить свою память. А она — она тоже не пожалела бы ничего, но только ради совсем обратного. Собственно, она и не жалеет — ради этого, ради забвения, она решила отдать свою жизнь.