Обетованная земля
Шрифт:
— У вас что, вообще ничего купить нельзя? — спросила дама с издевкой.
— Почему же: и столик, и вообще все, что вы видите, — сказал Сильвер.
— И зеленый коврик тоже?
Положение было непростое: Сильвер не знал, что это за коврики, а я не знал цену в долларах. Обменяться какими-нибудь знаками не было никакой возможности: дама сидела между нами и внимательно наблюдала.
— Ну ладно, — решился Сильвер. — Вам я продам и коврик.
Посетительница засмеялась:
— Так я и думала. За сколько?
—
— Слишком дорого, — возразила дама.
— Кажется, это ваше любимое слово. Сколько же вы за него дадите?
— Нисколько, — заявила посетительница, вставая со стула. — Я просто хотела посмотреть, чем вы тут занимаетесь. Сплошное надувательство!
Зазвенев золотыми цепями, она направилась к выходу. По дороге она опрокинула голландский светильник, но даже не попыталась его поднять. Его подхватил Сильвер.
— Позвольте поинтересоваться, сударыня, вы случайно не замужем? — спросил он елейным голоском.
— А вам какое дело?
— Да никакое. Мы с коллегой просто хотели помянуть вашего несчастного супруга в наших вечерних молитвах. По-английски и по-немецки.
— Больше она сюда не вернется, — посетовал я. — Или, того хуже, заявится с полицией.
Сильвер отмахнулся:
— Ну так и я не зря был адвокатом. А покупать эта кобыла у нас и так ничего не стала бы. Таких, как она, здесь десятки тысяч, и это просто чума. Делать им нечего, вот они и отравляют жизнь продавцам. По большей части они торчат в магазинах с одеждой и обувью, часами примеряют то одно, то другое, но никогда ничего не покупают.
Он посмотрел на ковры:
— Так что же я получил в наследство от мамочки?
— Молитвенные коврики. Начало девятнадцатого века, а может быть, даже конец восемнадцатого. Из Малой Азии. Симпатичные экземпляры. Такие считаются почти древними. Настоящая древность — это семнадцатый и шестнадцатый века. Но от тех времен молитвенных ковриков осталось совсем мало. Да и те в основном персидские.
— А эти вы во сколько оцените?
— Перед войной в Париже знатоки дали бы за них долларов пятьсот.
— За оба?
— За штуку.
— Черт побери! Вам не кажется, что надо отметить это дело чашечкой кофе?
Мы переправились через улицу; Сильвер с манерами истинного самоубийцы выскочил прямо под колеса какого-то «форда». Завизжали тормоза, машина остановилась, а водитель разразился потоком возмущенной ругани. «Тупой баран» было самым деликатным из его выражений. В ответ Сильвер, так и светившийся от счастья, приветственно помахал водителю рукой.
— Ну вот, — объяснил он. — Теперь мое самолюбие снова в порядке. А то эта кобыла его совсем расшатала.
Я уставился на него недоуменным взглядом.
— Я просто беда как вспыльчив, — пояснил Сильвер. — Холерик хуже некуда. У водителя было полное право меня обругать, а у этой дуры — нет. А так они уравновесили
— С удовольствием.
Я не совсем понял логику Сильвера, но охотно согласился на предложенный круассан. Казалось, после военных лет во Франции и эмигрантской голодухи в моем желудке появилась сквозная дыра: есть я был готов в любой час дня и ночи, причем не важно что. Гуляя по городу, я то и дело останавливался перед витринами, самозабвенно разглядывая выставленные там вкусности: громадные куски ветчины, торты и всякие деликатесы.
Сильвер вытащил кошелек.
— Бронзу мы сбыли, — торжественно заявил он. — Музей прислал телеграмму. Они ее выкупают. Даже за большую цену, чем мы рассчитывали. А того куратора они заменили. Не только из-за нас. Он допустил еще несколько ошибок. Вот ваша доля.
Он положил две стодолларовые бумажки возле моей тарелки с круассаном.
— Довольны?
Я кивнул.
— А как быть с авансом? — поинтересовался я. — Я должен вернуть его из этих денег, или вы вычтете его у меня из жалованья?
Сильвер рассмеялся.
— Мы уже в расчете. Вы заработали триста долларов.
— Двести пятьдесят, — возразил я. — Пятьдесят долларов я заплатил из своих.
— Правильно. А когда мы продадим ковры, вы снова получите премиальные. Мы же люди, а не машины для заколачивания денег. Это раньше мы были машинами. Согласны?
— Согласен. Даже очень. А вы вдвойне человек, господин Сильвер!
— Еще круассан?
— С удовольствием. Они восхитительны, только очень уж маленькие.
— Здорово здесь, правда? — сказал Сильвер. — Всю жизнь мечтал о таком: хорошее кафе рядом с работой.
Он то и дело косил глазами через поток автомобилей в сторону нашей лавки, высматривая, не появился ли покупатель. Он был похож на отважного воробья, усердно выискивающего съедобные крошки среди тяжелых конских копыт. И тут он вдруг глубоко вздохнул.
— Все бы было хорошо, если бы не мой брат с его безумной идеей.
— Что за идея?
— У него есть подружка. Шикса. Так представьте себе, теперь он хочет на ней жениться! Это же трагедия! Мой братец всех нас в гроб сведет?
— Шикса? Это что такое?
Сильвер удивленно уставился на меня:
— Как, вы не знаете? Вы же еврей! Ах да, вы ведь агностик. Ну так вот, шикса — это христианка. Христианка с выбеленными перекисью висками, глазами как у селедки, а в пасти у нее сорок восемь зубов, готовых вцепиться в наши потом и кровью сбереженные доллары. Выкрашенная гиена с кривыми ногами, причем обе ноги правые!
Представить себе такую картину было нелегко — у меня это вышло не сразу.
— Моя бедная мамочка, — причитал между тем Сильвер. — Она бы перевернулась в могиле, если бы ее не сожгли восемь лет назад. В крематории.