Обезьяны
Шрифт:
Щетина на шее, плавно переходящая в нежные волосы на животе; длинные, твердые мышцы, словно гибкие железные прутья. Удивительная, необычная мягкость его бледной кожи. Кожи подростка, кожи, которая всегда будет чувственной, всегда будет жаждать прикосновения. Кожи, которая пахла только им, как бы сваренным в этом туго завязанном кожаном мешке. Ей хотелось проткнуть его кожу, чтобы он излился в нее. При одной этой мысли Сара изо всех сил сжимала бедра, желала, чтобы он уже был здесь. И как ей только в голову взбрело тащить Саймона сегодня вечером в «Силинк»! Что они вообще тут забыли? По правде сказать, ничего. С гораздо, с гораздо большим удовольствием она осталась бы дома, чтобы он мог взять ее и снять с нее кожу, слой за слоем, слой за слоем, слой за слоем. Да уж, он умел ее завести, пронзить ее трепещущее сердце таким электрическим разрядом, что она только и делала, что кончала, кончала, кончала, а каждый следующий безумный оргазм оказывался еще головокружительнее предыдущего.
Так почему же они ходили в клубы? Почему принимали наркотики? Потому что этобыло сильнее их, потому что Сара чувствовала – то, что происходит с ними, то, чего им удается достичь, будет лишь атрофироваться, а не усиливаться от частого повторения. Это было что-то такое, что они рискуют утратить, если будут стараться удержать. Сара не читала Ликурга, но если бы открыла его, то поразилась бы красоте спартанского
20
Изложение спартанских обычаев у Селфа пестрит неточностями. Во-первых, ни Сара, ни кто-либо другой при всем желании не смог бы прочесть Ликурга – тексты этого автора, который является фигурой легендарной и едва ли существовал в действительности, не сохранились (его законы известны только в переложении Ксенофонта и Плутарха, которые к тому же указывают, что сам законодатель запретил их записывать). Во-вторых, у спартанцев не потому не было ответственности за супружескую измену, что она разрешалась, а потому, что ее, в современном смысле, не существовало: в Спарте сохранялись пережитки группового брака (Плутарх, впрочем, предпочитает понимать это в том смысле, что прелюбодейство исключалось благодаря строгой системе воспитания). Наконец, в-третьих, разумеется, никакой смертной казни за половые отношения с супругой не полагалось – сведений об этом нет ни в одном античном источнике, кроме того, это бы противоречило духу спартанских законов (см. ниже). Селф прав, утверждая, что половые связи между супругами ограничивались и что одной из целей было предотвращение пресыщения, однако и ограничение, и главная цель формулировались иначе: «Он [Ликург] отметил, что в других городах Греции было принято позволять мужу и жене в первые месяцы после брака вступать в половую связь столь часто, сколь они того хотели. Поэтому он ввел закон, противоположный этому обычаю, установив, что всякий спартиат должен стыдиться быть замеченным, когда входит к своей жене или же выходит от нее. Такое ограничение половых связей с необходимостью повышало взаимное желание супругов, вследствие чего их дети рождались более здоровыми и сильными, чем если бы их родители были пресыщены друг другом» (Ксенофонт. «Лаконское государство», гл. 1). Сами же половые отношения между гражданами, даже гомосексуальные (если были основаны на духовной близости, а не плотской страсти), наоборот, поощрялись (более того, граждане понуждались к вступлению в брак законом), так как, по мысли Ликурга, вели к процветанию общества.
Но не только наркотики. Помогали и бывшая жена Саймона, и его многочисленные экс-подружки. Много-много-многочисленные. Если заглянуть Саймону внутрь, то увидишь матрешку – снаружи Саймон, а дальше, одно внутри другого, его овеществленные воспоминания о любви с той, с другой, с третьей и так далее. Саймон был не Саймон, а «Большой Робер» взаимных мастурбаций, «Брокгауз» куннилингусов и «Британская энциклопедия» раздвинутых ног. Если Сара вдруг вспоминала об этом, когда они занимались любовью, то начинала рыдать – Саймон был в ней, а она начинала рыдать. Иногда она вспоминала об этом буквально за мгновение до оргазма, на самом краю пропасти удовольствия, и через секунду заходилась в судорогах, у которых было сразу две причины. Потом она затихала, а Саймон оставался в ней, пораженный смятением чувств, в которое сам же – и сознательно – ее поверг.
Где же он? Почему он все еще не здесь, почему она все еще не может схватиться за него, опереться на него, как на мачту, и устоять в водовороте «Силинка»? Ведь как только Саймон войдет, весь клуб превратится в палубу сотрясаемого бурей корабля, по которой они заскользят в сторону постели, с руками, сначала сплетенными в молитве о спасении, затем до боли сжатыми в порыве страсти. Где же он?
Он стоял на краю асфальтового футбольного поля под названием Оксфорд-Сёркус [21] у магазина «Топ-Шоп», [22] прислонясь к обращенной на юг стеклянной витрине, посасывая сигарету и разглядывая угол Риджент-стрит. У него было нечто вроде приступа клаустрофобии, виски ломило. В поезде ему стало плохо; пожалуй, вообще не стоило ехать на метро. Точнее, не стоило перед тем, как ехать, курить на Слоун-Сквер тот косяк. Саймон надеялся, что отдохнет от своего тела, пока его будут транспортировать в Уэст-Энд, возьмет этакий ментальный отпуск. Однако трава, с характерной для нее предсказуемостью, на манер тупого дворецкого лишь распахнула пошире двери сознания и впустила туда еще больше отвращения, еще больше тошноты.
21
Оксфорд-Сёркус – площадь и узловая станция метро в Лондоне на пересечении Риджент-стрит и Оксфорд-стрит.
22
«Топ-Шоп» – модный магазин дорогой женской одежды в Лондоне на Оскфорд-стрит.
Все началось на эскалаторе, битком набитом пересаживающимися с линии на линию пассажирами. Я всю свою жизнь только и делаю, что наблюдаю эти когорты спускающихся и поднимающихся людей, подумал Саймон, они, как роботы, маршируют локоть к локтю по туннелям и лестницам, но не прикасаются друг к другу. Как пролы у Ланга в «Метрополисе». [23] Точь-в-точькак пролы у Ланга в «Метрополисе». Эта мимолетная, совершенно поверхностная мысль оживила, тем не менее, одно старинное воспоминание, которое вдруг сообщило ей такую глубину и мощь, что Саймон вздрогнул, как от удара током. Он ведь смотрел «Метрополис» еще ребенком – в семь лет – и был потрясен резкостью нарисованного Лангом бесчеловечного, механизированного мира, где властвует технологический Молох; однако будущий художник вышел из зала с уверенностью, что видел вовсе не черную антиутопию, а своего рода документальный фильм.
23
«Метрополис» – легендарный фильм (1927) знаменитого немецкого режиссера Фрица Ланга (1890–1976, с 1934 г. в США) по роману его жены Tea фон Харбоу (1888–1954). Первая кинематографическая антиутопия. Рабочие у Ланга не называются пролами (сокр.от «пролетарий»); однако в английской литературе это слово используется для обозначения представителей рабочего класса с конца XIX в. (например, у Дж. Оруэлла в «1984»), но отнюдь не только в антиутопиях).
И он оказался прав. Это действительно был документальный фильм, фотография безликой толпы, доказательство, что каждое тело в этом франкенштейновом грядущем есть не более чем сумма его частей, а их наборы у всех одни и те же. И у автомата с кока-колой Саймон побледнел от ужаса, а под станционным табло его прошиб холодный пот; он остро почувствовал, как складки мокрой ткани впиваются ему в промежность – помниутебяестьтелопомниутебя-естьтелопомниутебяестьтело.
А еще он солгал на вернисаже этой женщине, этой прожженной писаке из «Современного журнала». Наврал ей про свою выставку. Наврал, что у него роман с человеческим телом. В его картинах не было места никаким идеалам из живой плоти и крови. Он писал другое, нереальное, на его полотнах метрополис выкручивал телу руки, рвал его на части своими поездами и самолетами, офисами и апартаментами, фетишизмами и фашизмами, плазами и пиццами.
Около года тому назад, в один совсем не прекрасный день в период безвременья меж Джин и Сарой, отужинав с Джорджем Левинсоном в «Клубе искусств», Саймон повлекся по кремово-пирожным улицам Челси в Галерею Тейта. [24] Он знал, почему идет туда. Он снова был в тупике, в тупике, из которого мучительно – и безуспешно – искал выход. Саймон не просто не хотел писать – словно какой-нибудь пациент психиатрической лечебницы после лоботомии, он никак не мог заново взять в толк, зачем вообще люди это придумали: писать, рисовать, вырезать, изобретать. Мир уже и так битком набит изображениями самого себя, точными, даже слишком точными. Пребывая в таком вот настроении, он и отдал себе приказ выдвинуться по направлению к Тейту; ноги выдвигаться не желали, каждый шаг давался ценой титанических усилий. К Левинсону он явился контуженным, а покинул его пьяным.
24
Галерея Тейта – картинная галерея в Лондоне, открыта в 1897 г. Названа в честь сахарного магната сэра Генри Тейта (1819–1899), чья коллекция живописи, подаренная им Великобритании в 1889 г., стала основой постоянной экспозиции.
Отправляясь в Галерею, Саймон понимал, что ведет себя как мазохист. Хуже того, как мазохист, который не получает от побоев удовольствия. Он не мог отделаться от мысли, что похож на этакого мирового судью-извращенца средних лет, который спит и видит, как его хлещут розгами несовершеннолетние, а потом просыпается и идет на Чаринг-Кросс-Роуд снять себе мальчика, зная как дважды два четыре, что молокосос оберет его до нитки и сдаст полиции, а та скормит бульварным газетам.
Саймон взбежал по широкой каменной лестнице, бочком протиснулся в главный вход, опустил глаза долу и торопливо засеменил вдоль стен прочь от центрального зала и отдела современного искусства, содрогаясь при одной мысли, что может заметить там работы своих коллег или, хуже того, свои собственные. Отыскав убежище в ренессансной части экспозиции, он смог перевести дух, рассматривая сцены из жизни оленей и голубые дали Умбрийской школы. [25] Ни цвет, ни расположение фигур, ни перспектива, ни религиозный символизм не говорили ему ничего. Буквально каждая черта, каждый прием этих авторов были уже стократ опошлены, смешаны с грязью и изуродованы в глянцевых и неглянцевых журналах, в современной фотографии, в рекламе. Если бы в эту самую секунду путти [26] соскочил с полотна Тициана и укатил прочь на новеньком «пежо-205», Саймон бы не удивился.
25
К Умбрийской школе (по названию области Умбрия в Италии) относятся либо примыкают такие художники, как Перуджино (1450–1523), Пинтуриккио (1454–1513), Рафаэль (1483–1520) и др. Ни одного из их полотен, равно как и работ Тициана (1476–1576, см. ниже) в коллекции Галереи Тейта нет.
26
Путти – фигурка обнаженного маленького мальчика, часто с крыльями, излюбленный декоративный мотив живописи и скульптуры эпохи Возрождения; использовалась как стандарт для образа херувимов.
Он бродил туда-сюда по галерее, пытаясь заблудиться, но не прилагая особенных усилий, иначе бы у него вообще не было шансов, так хорошо он ее знал. Он помнил день, когда гулял здесь рука об руку с подружкой, ему шестнадцать, ей пятнадцать, в тот день они впервые в жизни поцеловались. Подростки переходили от картины к картине, о чем-то болтали, пытаясь справиться с волнением; Саймон смотрел то на карнизы, то на вентиляционные решетки, то на огнетушители, то на выключатели – на что угодно, только не на блистательные акварели Блейка, [27] официальную цель визита. Не так это просто – заставлять голову работать, когда шестнадцатилетний член рвется на волю из брюк, а пятнадцатилетнее сердце не находит себе места в объятой пламенем страсти груди; с тех пор Саймону больше не требовалось глядеть на план галереи – он был выжжен у него в мозгу.
27
Англичанин Уильям Блей к (1757–1827) прославился (после смерти) не только как поэт, но и как талантливый художник. Галерея Тейта владеет богатой коллекцией его работ (акварели, гравюры, графика и т. д.).
И все же художник не осознавал, где находится, когда вдруг поднял голову и увидел прямо перед собой две картины Джона Мартина, апокалиптического мастера XIX века, «Поля небес» и «Падение Вавилона». [28] Первая, казалось, представляет собой довольно обычный романтический пейзаж – желто-голубые горные цепи и долины, простирающиеся до размытого горизонта; присмотревшись внимательно, Саймон заметил, что дымок, поднимающийся на переднем плане из расселины, на самом деле не дымок, а полчище ангелов, летящих куда-то, целый рой. Ангелов было так много, что становилось ясно – масштаб картины совсем не такой, как видится на первый взгляд. Сначала Саймон решил, что перед ним вид с птичьего полета на небольшую долину, миль 30–40 из конца в конец; теперь он понимал, что глазу открываются многие сотни миль фантастической страны, погруженной в неизреченную нирвану, инопланетный мир, исполненный в какой-то невозможной технике, больше похожей на современную, с применением краскопультов и компьютеров, чем на манерную, размеренную технику прошлого.
28
Мартин Джон (1789–1854) – английский художник, известен картинами и гравюрами на религиозные темы. Особенность письма – тонкая проработка деталей и изображение большого числа крошечных человеческих фигур. Описание «Полей небес», данное Селфом, соответствует действительности; картина выставлена в Галерее Тейта и в настоящее время (см.репродукцию на официальном сайте www.tate.org.uk). Название «Падение Вавилона» носят сразу несколько работ Мартина (как гравюр, так и полотен), но ни одной из них в коллекции Галереи Тейта нет.