Обида
Шрифт:
Он дошел до своей канавы и вспомнил золотую борозду, обещавшую с каждым метром делаться все богаче и удивительнее. Вспыхнул недавний азарт и ссора начала словно отходить в прошлое. Углы ее становились круглей и не царапали самолюбия, само примирение показалось легким.
Матвей подрывал загородивший канаву валун и рассуждал вслух, но уже без горячности:
— Не в орте Кузьмовой суть. Доведись до меня, и протоку отдам для большого дела! Но ты — обскажи, милый человек, урезонь, а не так, захватом! В обиде здесь гвоздь, а не в орте!
По мере того, как работа шла, Матвей уже улыбался.
— Он меня оскорбил... Бывает! Оба погорячились!
Порешил, что между ним и приезжим обязательно станут люди и помогут уладить ссору. Как-никак, а Чуев ударник и на красной доске записан.
Здесь кайла упала из его рук, он стремительно наклонился в канаву, разглядел и даже зажмурился.
Не поверив первому впечатлению, Чуев копнул еще раз, убедился и выскочил наверх.
— Что же это такое? — растерянно бормотал он, оглядываясь на лес и скалы. — Я ведь не пьян?
Через час он кончал вторую канаву, еще ближе к своей скале. И там оказалось то же, и в глазах у Чуева мир завертелся солнечными кругами...
Уверившись окончательно, он бросил раскопку и бегом пустился к избушке. Только взять табаку, а оттуда к Шаповалову, за людской подмогой!
Но у двери избы его дожидался рудничный завхоз. Разговор между ними произошел короткий.
С каждым словом Матвей все более отрезвлялся от своего прекрасного опьянения и солнечные круги уже не сверкали перед глазами.
— Сам виноват! — наставительно говорил завхоз и записывал в книжечку. — Значит, дом, когда ты самовольно в нем поселился, был пустой?
— Скажи, — опять не сдержался Чуев, — что я дом не отдам. Спалю пожаром или взорву ко всем чертям!
Завхоз ужаснулся:
— Казенный-то дом?!
Проводивши завхоза, Чуев долго глядел на свою протоку. Все ясней становилось одно: если дорога на гору давала права ликвидировать орту Кузьмы, то его находка обрекала избу на бесспорную гибель. Бесспорную и по мнению самого Чуева.
— Узнает кудлатый и крышка! — решил Матвей.
Дикий сумбур поднялся в ото голове. Больнее всего мучила мысль — люди не заступились! Оставили одного в безнадежной борьбе за правду.
Сознание одиночества отравило Чуева и в запальчивом мщении он разрушил свою плотину.
После этого началось тоскливое время.
Его никуда не вызывали, никто не трогал, но ощущение опасности разладило всю жизнь. И не одно оно.
Чуев просиживал под скалой на камнях и тупо глядел на реку, овладевшую когда-то осушенным руслом. Ирмень сделалась полноводной, и теперь потребовалась бы гигантская сила, чтобы опять восстановить плотину.
Кузьма обозлился на всех и ушел с прииска.
Матвею не с кем было и поговорить — совести нехватало искать сочувствия после своего поступка.
На руднике все были заняты собственными заботами. Дорога, как и предсказывал Шаповалов, не удалась, и первый же сильный дождь затопил один из ее участков. Пришлось вернуться к прежнему шаповаловскому варианту.
Положение становилось скверным, фабричные жернова-бегуны домалывали последние порции запасенной руды.
Что делать?
Кудлатый приезжий затих, стушевался, сидел у себя в конторе и гонял в управление письма и донесения.
Чем более забывали Матвея, тем острее переживал он сам. Прежде принес бы золото и сказал:
— У вас плохо, а у меня есть. Получай! Теперь у всех у нас хоть маленько, да есть!
А сейчас этого сделать было нельзя. Погибла матвеева россыпь от собственной его руки да еще в такое время.
Иногда он размышлял:
— Уйти как Кузьма?
И хмурился.
— Не имею права!
Через силу попробовал рыть в протоке за островом. Теперь она обсохла после того, как река побежала левым руслом.
Золото оказалось и здесь. Но мелкое, редкое. Когда на душе неладно, валится из рук работа. При иных обстоятельствах может быть и придумал что-нибудь Чуев, а теперь не мог.
В урочное время принес в контору добычу — процентов пятнадцать от своего задания. Ждал заслуженного презрения, а его пожалели.
— Дикая речка, — решили люди, — привалила вода, разве устоять твоей плотине?
Люди верили, что не он, а Ирмень разметала плотину, а от этого делалось еще труднее.
— Как поступить? — думал Чуев на все лады. Точно камни ворочал свои неуклюжие мысли! Как быть? Унизить себя всенародно можно, а дело поправить нечем!
На рудник тем временем подъезжал народ — заполнялся положенный штат, становилось тесно.
Однажды в избушку Матвея стукнули.
Вошел человек, притронулся к картузу, обежал глазами горницу и спросил:
— Вы будете Чуев?
— Я Чуев, — ответил Матвей, в недоумении смотря на незнакомца.
Вошедший хозяйственно оглядел потолок и стены и задал вопрос:
— Когда съезжаете?
Огни загорелись в глазах Матвея!
— Управляющий мне сказал: занимай квартиру.
— Ступай, милый человек! — загремел Матвей, поднимаясь во весь рост. — Да тропочкой влево держись! Ей до фабрики ближе...
Вошедший взглянул в лицо Матвея и без слов выскочил за порог.
Чуев спешно собрал жену на побывку к сыну в соседний прииск. Остался один и сделалось ему невтерпеж — побрел на рудник.
— Ты не болен ли, Чуев? — встретил его знакомый. — Осунулся очень.
— У всех нас одна болезнь, — вздохнул другой, — руды на два дня осталось...
— Вот дядя вылечит! — насмешливо отозвался третий.
— Какой дядя? — не понял Чуев.
— Ты в берлоге своей все на свете проспал! Ревизор из треста приехал!