Обитель подводных мореходов
Шрифт:
– Есть кормовой, - с готовностью отозвался Егор.
– Продолжаем погружаться. Глубину докладывать через каждый метр.
– Есть, через метр, - подтвердил Непрядов и выразительно глянул на акустика. Хуторнов кивнул с улыбочкой, намекая, "я да не слышал - быть такого не может..."
Стрелка глубиномера дрогнула и медленно поползла по циферблату, набрасывая метры на расстояние до поверхности моря. Забортная глубина всё сильнее обжимала прочный корпус. И металл будто прослезился, когда сделалось особенно невмоготу: на плечо Егору с верхнего сальника упало несколько тяжёлых капель воды.
В мгновенье озарило, чей это был взгляд, столь неотступно преследовавший его в последнее время. Конечно же это была прятавшаяся за бортом лодки глубина... Она всё видела, всё понимала и всё чувствовала... От неё невозможно было спрятаться, либо перехитрить её. Она не прощала ни отчуждённости, ни легкомыслия, ни малейшей небрежности. Поймёт сразу, что за человек перед ней, и уж тогда пусть тот не взыщет...
Медленно, будто наощупь, лодка достигла глубины предельного погружения. Поступила команда "осмотреться в отсеках". Егор словно собственными рёбрами ощущал, как тяжело подлодке, как хочется ей свободно вздохнуть, избавившись от гнетущего всевластия глубины.
– В кормовом замечаний нет, - поднеся губы к раструбу переговорки, произнес Непрядов.
– Глубина 120 метров.
– Есть, кормовой, - принял доклад Симаков.
Хуторнов всем телом слегка потянулся, давая понять, насколько всё ему приелось в этой обстановке. Протянув руку к глубиномеру, он хотел что-то сказать, но не успел.
Раздался громкий хлопок, точно из горлышка вышибло пробку от "шампанского". И весь отсек, будто туманом, заволокло мелкой водяной пылью. У кормовых аппаратов заметались люди. Кто-то чихнул. Кто-то матернулся. Кто-то, не раздумывая, крутанул маховик аварийного клапана. В отсек шибануло противодавлением сжатого воздуха.
И здесь Непрядов заметил, как Хуторнов пытался отдраить дверь, видимо собираясь выскочить в соседний отсек. Егор отшвырнул акустика в угол. Ударившись о переборку, тот какое-то время страдальчески морщился. Опомнившись, начал помогать лейтенанту герметизировать отсек.
– Искать пробоину!
– выкрикнул Егор, хотя наперёд знал, что к поискам этой самой пробоины в отсеке приступили, не дожидаясь команды.
Стараясь быть спокойным, Непрядов сообщил в центральный, что в отсек поступает вода и что все они приступили к борьбе за живучесть.
– Где именно пробоина?
– требовал уточнить Симаков.
– Ищем.
– Найдёшь - доложишь, - только и нашёл нужным посоветовать Симочка, сразу отключившись и как бы предоставив тем самым Егору полную свободу действий.
Сжатый воздух всё сильнее давил на барабанные перепонки. Трудно стало переговариваться. Непрядов поторапливал матросов, подбадривал их, как мог.
Когда же туман понемногу ослабел, всем стало ясно, что никакой пробоины нет. Старшина отсека мичман Скогуляк даже улыбнулся, как бы зная нечто такое, о чём Егор и все другие пока не догадывались.
Присмотревшись к подволоку, Непрядов понял, в чём дело: на одном из трубопроводов рванула заглушка, и забортная вода под большим давлением начала просто распыляться, пробиваясь через небольшое отверстие. Стоило мичману закрыть клапан, как свищ прекратился. Егор уже не сомневался, что это всё с помощью мичмана ему подстроил хитроумный механик.
Непрядов подошёл к бортовому телефону, вызвал центральный и, как полагается, доложил командиру, что "пробоина" заделана, забортная вода в отсек больше не поступает.
Как только в отсеке сняли давление, Непрядова позвали в центральный. Егор предстал перед командиром в мокром кителе, всё ещё возбуждённый, готовый действовать. Он хотел доложить о случившемся, но Дубко даже не стал его слушать. Командир лишь кивнул на конторку, где стояли накрытые ломтями чёрного хлеба эмалированные кружки.
– Причастимся, - сказал Христофор Петрович.
– Я не пью, - решительно заявил Егор.
– На этот раз придётся, - предупредил механик, - если хочешь получить зачёт.
Под настойчивыми взглядами Непрядову ничего не оставалось, как подчиниться - не хотелось с самого начала с кем-то портить отношения. "В конце концов, - подумалось, - нельзя же постоянно выглядеть белой вороной..."
Звякнули разом сомкнутые кружки. Непрядов глотнул. В горле запершило от крутого забортного рассола.
– Молодец, - похвалил командир, откусывая хлеб, - а говорил, что не пьёшь.
В отсеке дружно захохотали.
– Алкоголик, - душевно произнес минёр, протягивая ломоть.
– Заешь скорей, а то сблюёшь ещё...
Егор сердито зыркнул на минёра, но хлеб всё-таки взял. Долго ещё в горле у него жгло и саднило. "Пожалуй, теперь не помешал бы даже глоток настоящей водки..." - подумал он.
Глубина подобрела к нему, он перестал ощущать на себе её настороженный, пристальный взгляд, как только попробовал на вкус. И потому был этому гораздо больше рад, чем наконец-то полученному от Симочки зачеёту.
4
К вечеру лодка вновь ошвартовалась у пирса. Пока механизмы приводили в исходное положение, электрики успели подключить бортовой кабель к береговому щитку, трюмные подали по шлангу свежий пар. В отсеках прибавилось тепла и света. Ухоженная и прибранная, подлодка будто задремала, прильнув бортом к причальной стенке.
Команда сошла на берег и строем отправилась в казарму. По привычке, как и всегда после возвращения с моря, затянули любимую песню Дубко "Ходили мы походами..." Заряда куплетов как раз хватало от пирса до ворот береговой базы. Христофор Петрович до бесконечности обожал эту песню. Оставаясь всё таким же предельно сдержанным и мрачноватым, "рыжий тролль" тем не менее начинал тихонько подпевать. Увлекаясь, пел всё громче и громче, пока его рычащий бас не вырывался на волю из слаженного хора матросских голосов.