Обитель подводных мореходов
Шрифт:
Безрадостным получался отпуск, на который Непрядов прежде возлагал столько приятных надежд. Первое время даже не знал, чем себя занять. Целую неделю полосовали землю обложные дожди. Из дома Егор почти не выходил. С утра помогал деду по хозяйству, а после обеда рылся на книжных полках или валялся на диване.
Тем не менее понемногу разведрилось. Солнце поддало жару, и воздух, настоенный на пряных травах, начал прогреваться как в парной бане. И земля разомлела от избытка дарованной ей благодати. Только на душе у Егора не сделалось легче, оттого что всё кругом просветлело, воспрянуло и повеселело...
Впрочем, родная Укромовка не стала менее привлекательной с тех пор, как он видел её в последний раз, перед нынешним приездом. Всё так же хороша бывала она особенно по вечерам, когда после дневной духоты наступала исходящая теплом и покоем звонкая тишина. Издалека слышалось в ней, как разноголосо басило и брякало медными боталами возвращавшееся с выпаса стадо, как нараспев зазывали по именам своих кормилиц хозяйки и как затем ударяли в подойники тугие струи парного молока. Всё так же свершалось чудо в предзакатный час, когда садившееся за лесом солнце вдруг вспыхивало тусклым золотым пожаром в окнах крайнего на селе, самого заветного дома. К нему от дедова крыльца вела, сбегая по косогору и огибая затянутый болотной ряской пруд, протоптанная минувшими годами тропинка. Когда же деревня утопала в густых, синих, как морская глубина, сумерках и с околицы белесыми космами старой ведьмы подкрадывался туман, три знакомых оконца вновь загорались. Огоньки дрожали, весело подмигивая, как бы напоминая о прошлом и зазывая к себе по старой памяти. Только уж не было в них прежнего тепла. Оттого-то на душе у Егора становилось пусто и холодно, будто его наглухо замуровали в подземелье.
Егор сидел на крыльце, гладя по густой шерсти пристроившегося рядом Шустрого. Пёс, уткнувшись мордой в его колени, чуть повизгивал, будто понимал состояние своего молодого хозяина и по-собачьи преданно сочувствовал ему.
Из церкви вернулся дед и с кряхтеньем уселся на ступеньке рядом с Егором.
– Поговорим, внучек?
– предложил он, зябко пряча руки в широких крыльях рясы.
– Давай, - согласился Егор.
Но оба какое-то время молчали, не находя подходящей темы для начала. Глядели на небо, на звёздную августовскую россыпь, ярко высвечивавшую над Укромовкой, как и сотни лет назад.
– Дед, а ты веришь в чудо?
– спросил Егор, загадав на скользнувшую по небосклону звезду.
– Вот просто так, по-мирски, а не по-поповски?
– Верю, - сказал дед, - только чудо едино для меня. И я не делю его, как ты, на земное и небесное. Разве чудо само по себе не есть результат вмешательства сверхестественных сил?
– О небесных чудесах только говорят. Я их, по крайней мере, никогда не видел.
– Постой, - дед протестующе поднял руку, - а разве тот факт, что я разыскал тебя в немыслимой круговерти миллиона человеческих судеб, не говорит сам за себя? Разве это не воля Святого Провидения, не суть чуда?
– Какое там чудо! Это всё вполне объяснимо с точки зрения добросовестной работы паспортного стола. Да и мало ли теперь разбросанных войной людей находят друг друга!
– И на них снизошла Божья благодать, - настаивал дед.
– Останутся и такие, которым на этом свете никогда не суждено свидеться.
– Хорошо, пускай наша встреча через столько лет и впрямь выглядит явлением необычным. Только это чудо всё-таки вполне земное, потому что сотворено людьми и подчиняется земным законам, - как говорят, научно объяснимо.
– Э, внучек мой, - дед хитровато прищурился и погрозил пальцем, - а ведь сама возможность чуда совсем не нарушает установленных наукой законов, ибо чудо само по себе не предполагает изменения действий сил природы. В суть вещей и явлений происходит вмешательство новой, инородной силы. И результат получается совсем другой, чем при действии лишь природных сил. Знаешь, вот так великий Гойя создавал свои шедевры. Он подходил к весьма посредственным картинам, которые писали его ученики, делал кистью всего несколько мазков, и полотна становились во истину прекрасными... То воля Провидения, которая двигала рукой гениального мастера.
– В любом деле есть талант и есть бездарь. При чём здесь чудо, если прогресс, как всякое развитие вообще, определяется сутью единства и борьбы противоположностей. Чудеса люди творят собственными руками и потому верят в них.
– Но ты ведь не будешь отрицать, что большинство великих мужей, возвысившихся деяниями разума своего, оставались людьми глубоко, искренне верующими. Позволю себе напомнить, что полководец Суворов пел в церковном хоре... А флотоводец Нахимов, чьё имя так дорого сердцу твоему?..
– Что же Нахимов?
– насторожился Егор.
– Э-э-эх...
– дед удручённо потряс бородой.
– Запамятовал, голубь сизый. А я ведь, помнится, как-то уж говорил тебе, что Павел Степанович, будучи капитаном фрегата "Паллада", ввёл у себя в 1851 году первую на русском флоте походную церковь.
– Простим великим их заблуждения.
– То влечение души, - уточнил дед.
– Ну да, вроде как для тебя пчёлы...
– Вот на покой скоро выйду, тогда и займусь одной лишь пасекой, примирительно пообещал дед.
– Мне благочинный и замену подбирать начал.
– Давно пора, дед, - Егор обхватил старика за плечи.
– Закрывай ты свою контору и давай-ка теперь вместе будем жить.
– Это как же?
– Да вот так. Назначение на лодку я уже получил. Вот только определюсь на месте, сниму хорошую комнату, и ты ко мне навсегда приедешь.
На это дед лишь сокрушённо покачал головой, давая понять, что не так всё просто...
– А пчёл везде можно разводить, - настаивал Егор, - и я тебе буду помогать.
– Может, и приеду поглядеть, как ты устроился, - посулил дед, - но только уж когда женишься и не ранее того...
Отмалчиваться уже не имело смысла, и Егор поведал деду обо всём, что у него случилось. Выговорился, и на душе будто полегчало.
Дед, как на исповеди, выслушал его с полным вниманием и не перебивая. Он ещё долго молчал, комкал рукой дремучую бороду. Видимо полагал, что обычные утешительные слова, к которым он привык, были бы сейчас не к месту. Иного рода оказалась Егорова исповедь, и отвечать на неё следовало конкретным советом.
– Ищи её, если голубица и в самом деле дорога твоему сердцу - вот и весь мой сказ.