Обитель подводных мореходов
Шрифт:
Офицеры шли несколько поотстав от команды и понимающе улыбались, прощая командиру его неизменную страсть к одной и той же песне. Непрядову тоже хотелось петь, и он мурлыкал себе под нос про Италию, где воздух голубой, совсем не слушая, что ему говорил шагавший рядом Толя Стригалов. Егор чувствовал приятную усталость и испытывал безудержный голод. Близилось время ужина. Потом предвиделся свободный, ничем не занятый за последние недели вечер, который можно употребить по собственному желанию. "Отправляйся в Дом офицеров, куда так упорно тянет за собой минёр, парься всласть в городской бане, о которой так много наслышан, или же валяйся с книгой в руках на койке - ничего нет невозможного, если прописался на равных с другими в команде субмарины..."
Все основания были у Егора оставаться довольным самим собой, хотя бы на сегодняшний вечер. Поначалу настроение омрачал неприятный случай с Хуторновым, но Непрядов рассудил: с кем не случается хотя бы раз в жизни дать нервам слабину, тем более, что потом, опомнившись, акустик работал как заводной.
В город Непрядов и на этот раз не пошёл. После ужина решил остаться в команде, хотя минёр снова пытался затащить его в свою "компашку". Потеряв всякую надежду, Толя Стригалов махнул на Непрядова рукой и отправился в город один.
Скучать Егору не пришлось. Он вспомнил, что задолжал друзьям с ответом на их письма. Обрезкову и Колбеневу, как полагал Непрядов, крепко повезло: всё-таки оба попали служить на Север в одну и ту же бригаду. Вадим расписывал прелести начавшейся службы на современных больших лодках, восторгался дикими красотами заполярной глухомани. А Кузьма больше жаловался на бытовую неустроенность, вдохновенно клял зануду-старпома, от которого якобы нет никакого житья, и с тоской вспоминал про своё золотое и бесшабашное курсантское времечко.
Непрядов долго сидел над чистым листом бумаги, не решаясь, кому из ребят написать первому, точно кого-то из них мог обидеть. На душе теплело от одной лишь мысли, что дружба их теперь уж, верно, никогда не иссякнет, в какие бы закраины и пределы не раскидывала их судьба. Лишь позови кто-нибудь из них на помощь, - и Егора ничто не остановит. Он доедет, долетит, доплывет, чтобы вовремя успеть и быть нужным.
О Кате Непрядов старался больше не думать. Рассудил: раз не поверила, значит, и не любила никогда. Выходило, прав оказался Катин отец Тимофей Фёдорович, когда утверждал, что не такая жена, привыкшая к бесконечному празднику цирковой арены, нужна вечному скитальцу морей. "Да и какая, в самом деле, была бы у нас жизнь, - уверял себя, - когда моряк уходит от родного дома за тридевять морей, а жена его в то же время отправляется за тридевять земель. Прямо ж парадокс!" Он твердил себе, что ни на столько увлечён этой девушкой, чтобы окончательно потерять из-за неё голову. Могло статься, что и с Лерочкой не поздно ещё наладить отношения, тем более что злость и обида на неё постепенно прошли, уступив место сожалению и горечи. Не было у него права судить отчаянную выходку этой девушки слишком строго ведь она действительно любила его. Порой даже хотелось написать ей письмо, а там - может, что-то и выйдет... Она всё бы на свете бросила и без колебаний примчалась к нему, в этом Егор ничуть не сомневался. Удерживала от необходимости взяться за перо самая малость, - ощущение какой-то неясности, невысказанности между ним и Катей. Даже её упорное молчание оставляло каплю надежды. И уж совсем невыносимо, немыслимо было вообразить, что она, поддавшись уговорам, всё же стала чьей-то женой, скорее всего Сержа, который ещё на рижских гастролях неотступно волочился за ней.
Непрядов продолжал сидеть перед листом бумаги, не в силах сосредоточиться. Он долго глядел в окно, блуждая и путаясь мыслями где-то в бесконечности непроглядной осенней хмари. Дождь надоедливо вызванивал по карнизу, ветер хлыстал по стеклу облысевшими ветками тополя. Болезненно мигал неконтачивший фонарь. Покачивая полями жестяной шляпы, он со скрипом роптал на непогоду.
Из коридора доносились неторопливые шаги дневального, где-то в умывальнике плескали водой, в кубрике пиликали на гармошке и приглушённо переговаривались. Потом вдруг отчего-то громко засмеялись и... снова угомонились.
В дверь постучали.
Егор отозвался.
– Товарищ лейтенант, вас к командиру, - с порога передал старшина Бахтияров.
– Добро, иду, - отвечал Непрядов, застегивая на кителе пуговицы.
Христофор Петрович ждал его в своём кабинете. Он был уже в плаще и фуражке, собираясь отправиться домой.
– Видал боевой листок?
– спросил он, вдевая ботинки в тугие галоши и глядя искоса на Егора.
– Какой именно?
– уточнил Егор.
Галоши сопротивлялись, и Дубко с досадой морщился, шмыгая ногами.
– Да тот самый, что в кубрике...
– Нет ещё. А что случилось?..
– Это я у тебя хотел спросить... Ах ты, каналья!
– и притопнул ногой, негодуя на упрямую галошу.
– Кстати, очень даже советую такие мокроступы купить. По здешней грязи да слякоти - вещь незаменимая. Все офицеры носят.
Непрядов вынужденно молчал, не понимая, к чему клонит Дубко.
Справившись с галошами и словно всё ещё продолжая серчать на них, командир строго сказал:
– Вот ступай и посмотри. А я тебя покамест здесь подожду.
Непрядов вышел из кабинета немного раздосадованный и направился в кубрик. Боевой листок висел на доске приказов и распоряжений. Добрую треть его занимала карикатура на Петра Хуторнова. Тот пытался пробить лбом задраенную дверь, а лейтенант удерживал его. И подпись: "Нам бы, глухарям, где посуше и потише..."
Егор взглядом поискал своего акустика, Хуторнов сидел на койке, уткнувшись в книгу. Старший матрос выглядел непривычно присмиревшим. Ни на кого из ребят он старался не глядеть, хотя было ясно, что акустик продолжает оставаться в центре общего внимания. Казалось, оттопыренные уши Хуторнова напряжённо пошевеливались, реагируя на подначку.
Непрядов вернулся в командирскую каюту.
– Что теперь скажешь?
– спросил Дубко, нацеливаясь на Егора таранящим взглядом.
– Разве это всё настолько серьёзно?
– удивился Егор.
– Ну, было, дал слабину. Потом же он опомнился и работал как зверь.
– Это хорошо, штурман, что ты умеешь слабака "приводить в меридиан". Только не в этом соль. Матрос отпраздновал труса, но я же, как командир, узнаю об этом в последнюю очередь.
– Дубко раздражённо прошёлся по кабинету и вдруг спросил, протягивая руку в сторону Непрядова:
– Скажи-ка, Егор Степаныч, только честно: мечтаешь стать командиром лодки?
– Не только мечтаю, - отрезал Егор.
– Я им стану.
Дубко не сдержал скупой улыбки, его хмурый взгляд потеплел.
– Правильно, будь им. А вот теперь поставь себя на моё место и сам поймёшь. Между нами-то, командирами... Грош нам цена, если мы не будем знать даже малейшей "невязки" в характере и склонностях каждого моряка. Каждого! И запомни: умолчание не лучший метод воспитания.
– Я виноват, что не доложил вам, - согласился Егор.
– Только стоило ли Хуторнова так вот обхохатывать. Он самолюбивый, обидчивый. Можно было бы как-то иначе с ним...