Обитель подводных мореходов
Шрифт:
– Что ж тут особенного?
– слегка изменив тон, отвечал Егор.
– Я во многом могу с ним не соглашаться, только от этого он не перестаёт быть моим родным дедом. Он славный старик. И я люблю его.
– Кто же тогда ваш отец?
– Моряк, простой мичман. Только я почти не помню его...
– Погиб?
– догадалась Нинон.
Егор смолчал.
– Проклятая война, - тихо, с состраданием произнесла девушка.
– Вот потому-то и мой отец не стал генералом, что с фронта вернулся инвалидом.
Какое-то время они продолжали молча топтаться, испытывая взаимную неловкость. Затеянный разговор оказался не к месту. И Егор подумал, что эта девушка не так уж беспечна и весела, какой пыталась поначалу казаться.
– Кто же вы, если не секрет?
– спросил он, вызывая на взаимную откровенность.
– Рыбачка, - бросила она с небрежностью и снова пытаясь выглядеть беспечной.
– Это в каком смысле?
– Да в каком хотите... Закончила рыбный техникум и теперь вот работаю в колхозе технологом по рыбообработке. Да и вообще, рыбные блюда предпочитаю мясным...
"Удивительно, - тотчас мелькнуло в голове у Егора, - ведь и мою мать все называли рыбачкой. Такая же вот, наверное, была: красивая, смелая... Волосы её пахли свежим ветром, а в ласковых глазах - морская синь. И не за это ли так беззаветно и сильно любил её отец?"
Вроде бы не более десяти минут вместе танцевали, а Непрядову представлялось, что знает её целую вечность. Хотелось быть рядом с ней и танцевать без конца. Однако пора и честь знать - всё же в наряде он. Выпустив из рук партнёршу, Егор поискал взглядом своих патрульных. Нашёл их у дверей. Оба терпеливо ждали, о чём-то переговариваясь.
Обернувшись, Непрядов не обнаружил около себя Нинон.
Девушка и впрямь, будто волшебница, растворилась в воздухе.
"Ну и быстроногая рыбачка!
– удивлённо подумалось.
– Как ветром унесло..." Искать её Непрядов не стал. Это было не в его правилах. Глянув на часы, удостоверился, что скоро сдавать повязки. Танцы заканчивались, и все начинали расходиться. Егор уже предвкушал, как вернётся в казарму, как напьётся с мороза крепкого чаю и как завалится в свою койку...
Только этим желаниям Непрядова не суждено было исполниться. Это сразу же стало ясно, как только в дверях показался капитан береговой службы, комендант местного гарнизона. Оправдываться перед ним не имело смысла...
7
Наказание последовало неотвратимо, целых пять суток гауптвахты всего за десять минут удовольствия потанцевать. Впрочем, роптать Егор мог только на самого себя.
"Теперь пойдёт головомойка, - мучительно размышлял он, лежа в камере на нарах.
– И надо же так по-глупому сорваться!.. Безмозглый кобель, пень с ушами, салага..." - поносил он себя разными словами, испытывая при этом гадость самоунижения. Но заряд злости вскоре иссяк и на смену ей явилась беспробудная глухая тоска. Мысли приходили на ум одна мрачнее другой. Невыносимее всего было вообразить, что он теперь скажет командиру, какими глазами посмотрит на него. А свои подчинённые, тот же Хуторнов, в душе уж верно смеялись над лейтенантом, если даже не презирали его. Ужасал, впрочем, и не сам проступок, сколько та бесшабашная лёгкость, с какой он забыл про службу, поддавшись чарам "Нинон". "Куда же подевалась твоя железная выдержка, похотливый "монах", пижон дешёвый?.. Где твоё умение зажимать себя в кулак, если так надо?" - терзался Егор, не испытывая к себе жалости.
И всё-таки на душе теплело, как только на память приходила Нинон. Он далёк был от мысли, что безумно влюбился в неё с первого взгляда: не тот случай, когда можно потерять голову. Просто ему рядом с ней было хорошо и приятно, как во время сладкого сна, в котором всё получается само собой, без напряжения ума и воли. Перед Катей Непрядов не слишком-то считал себя виноватым. Что им теперь друг до друга, раз уж навсегда разошлись их пути! Одно лишь горькое воспоминание от несбывшейся мечты. "А что если Нинон, эта быстроногая рыбачка, появилась на горизонте неспроста, как некогда мать - в судьбе моего отца?.. Чего ж не бывает! Попробуй вот, догони её, если сможешь. И она уж тогда навеки твоя, - более земная, доступная, близкая. Не то что пышногрудая рижанка, пытавшаяся добиться своего любой ценой. И даже не та девочка, летающая в облаках славы под куполом цирка..."
Достаточно теперь у Егора было времени, чтобы раскрыться перед самим собой, перед собственной совестью. О чём только не передумал за пять бесконечно долгих, пустых и мучительных ночей. Лёжа на нарах, подолгу глядел на маленькое оконце, вырубленное в толстой стене бойницей под самым потолком. Оттуда сочился матовый свет луны. Где-то неподалёку взбрехнула собака: хрипловато и серьёзно, совсем как Шустрый, когда хотел напомнить, что ему холодно и скучно. "Как-то сейчас в Укромовке?
– думалось в полудрёме.
– Опять уж, верно, снегу выше колен. Та же самая луна... и Шустрый брешет... А дед, надо полагать, ещё не спит: то ли над пробирками колдует, то ли Богу молится, то ли думает о своём непутёвом внуке..."
Вспомнилось минувшее лето, когда Егор сразу же после выпуска поспешил в родное село. В душе он всё ещё надеялся встретиться там с Катей. Какое-то время полагал, что всё образуется само собой, ведь, в сущности, он ни в чём не был перед ней виноват.
С первых же минут встречи дед нарадоваться на Егора не мог. Поначалу даже растерялся и оробел, как только увидал внука в полном блеске морской офицерской формы. Когда расцеловались и немного успокоились, старик растроганно сказал:
– Глянул бы теперь хоть разочек отец на тебя. А уж как возликовали бы Оксанушка-чистая душа, да Евфросиньюшка-великомученица. Славлю Господа, что даровал мне радость узреть тебя не мальчиком, но мужем достойным.
– Может, стану, когда женюсь на ком-нибудь, - возразил Егор, а про себя подумал: "...пока же всего лишь кандидат неизвестно на чью руку".
– Может быть, значит, возмужалым, - пояснил дед. Чувствовалось, его так и подмывало пофилософствовать. Но Егор с деловым видом подхватил стоявшие у крыльца чемоданы и потащил их в дом, как бы давая понять, что разговаривать отвлечённо пока не расположен.
В тот же день к ним на самовар наведался Фёдор Иванович. Егор по такому случаю выставил прихваченную ещё в Риге бутылку марочного грузинского коньяка, открыл коробку шоколадного набора. И застолье наладилось. Старики пропустили по паре рюмок и дружно, как сговорясь, стали нахваливать Егора, будто намереваясь сосватать его.
Непрядов ждал, когда дед Фёдор наконец-то заговорит о Кате. Ведь не мог же он не вспомнить о собственной внучке, коль скоро отыскал в Егоре целую прорву мыслимых и немыслимых достоинств - чего не бывает под коньячными парами. Но тот, немного захмелев, пустился в излюбленные разговоры о пчёлах.
Не вытерпев, Егор всё-таки спросил о Кате, чем нимало удивил старика. Выяснилось, что он ровным счётом ничего не знал и ни о чём не догадывался. Неведомо ему было также, в каких краях и весях гастролировала внучка вместе с её отцом. Дед Фёдор наивно полагал, что Егору обо всём этом полагалось знать куда больше, чем ему, по его словам, старому лешему, торчавшему пнём замшелым в лесной глухомани.