Обманщик
Шрифт:
– Крымский, дорогой мой, полезных советов у меня предостаточно. Я люблю другого, не его. Может, ты не знаешь, что такое любовь, но я по-прежнему умею любить, такая вот я дура…
– Поздравляю. И кто же он, твой любовник? Может, он купит картину?
– У него нет своих денег.
– Тогда в чем дело? В твои годы пора бы не затевать подобные глупости. Что ты намерена делать?
– Что-нибудь да подвернется, если меня прежде не повесят.
– Ты хоть уверена, что этот малый тебя любит?
– С такими, как он, ни в чем нельзя быть уверенным.
– Кто он – писатель, поэт?
– Он великий человек. Может, слыхал – Герц Минскер.
На другом конце линии повисло молчание, и Минне почудился приглушенный смешок. Крымский закашлялся.
– Ты его знаешь? – спросила она.
– Так, немного.
– Он тебя не знает. Я говорила ему о тебе, но он сказал, что никогда тебя не встречал.
– Он не встречал? Он даже деньги у меня занимал. Торчал целыми днями в кафе. Каждый вечер занимал франк-другой у разных людей. Прости, Минна, не хочу огорчать тебя еще больше, но Герц Минскер – шнорер[42], шлимазл, человек, который ничего делать не желает. Говорят, он уже лет сорок работает над какой-то книгой, но даже первую главу пока не закончил. Больше сейчас ничего не скажу.
– Почему же, Крымскеле? Выкладывай все. Раз уж я до сих пор терпела удары, то и этот как-нибудь стерплю.
– Что я могу сказать? Я ему не враг, боже упаси, но променять богатого, солидного человека вроде Морриса Калишера на этого обманщика – ты просто с ума сошла.
– Почему ты называешь его обманщиком?
– А как прикажешь его называть? Человека, который вечно путался с всевозможными женщинами. Он и у них брал деньги. Фактически тем и жил. Я знаю одну художницу, чьи работы он продавал. Художница она была плохая, и он сплавлял ее работы за бесценок. Сидел в кафе «Дом» или в «Куполь» до самого закрытия. Минна, пока ты вовсе не лишилась рассудка, беги из его когтей. У него наверняка в Нью-Йорке еще десяток таких, как ты.
– Это все?
– Да, Минна. Остальное ты сама выяснишь. Богом клянусь, я тебе такого не желаю.
6
Верх глупости, конечно, но Минна согласилась одолжить Крымскому двести пятьдесят долларов. Возможно, потому, что незаслуженно винила его, оскорбляла и бранила. А может, потому, что Крымский обещал быть ей другом, познакомить ее с Пепи и даже взять компаньоном в свою галерею.
Из того, что Крымский рассказал о Герце Минскере, Минне было ясно, что зарабатывать на хлеб придется ей, хотя это она и так знала. В общем-то Крымский не сказал ничего, чего бы она уже не знала. Моррис тоже много чего рассказывал насчет поступков Герца, только Моррис делал это с любовью к Герцу и восхищением перед его эрудицией, ученостью и писательским талантом, тогда как Зигмунт Крымский даже и хорошие стороны Герца принижал.
Каждое слово, сказанное Крымским о Герце, было для Минны словно пощечина, однако когда Крымский принялся сетовать, что остался без денег в чужой стране и ему грозит арест или даже депортация, она пожалела его, а еще больше – женщину, которая из любви к Крымскому бросила мужа.
Разве Крымский не такой же обманщик, как Герц Минскер, а то и хуже, куда хуже? Разве Пепи – кто бы она ни была – не ступила на тот же опасный путь, что и Минна? Впрочем, какая разница, если у Минны будет на двести пятьдесят долларов больше или меньше? Судя по тому, как Крымский расписывал свою художественную коллекцию, он вполне может разбогатеть здесь, в Америке. Он предложил Минне подыскать ему помещение, чтобы выставить картины, а за это он сделает ее партнером с тридцатипроцентным участием.
Он упомянул художников, имена которых она встречала в газетах. Где-то в Америке у него были друзья, богатые родственники, всевозможные связи. Сам факт, что он в разгар войны добрался из Касабланки в Нью-Йорк, притом с женщиной и с картинами, доказывал, что он человек смекалистый и сумеет поставить себя здесь, в стране Колумба.
Минна собралась в банк на Бродвее неподалеку от Семьдесят Второй улицы, где у нее была депозитная ячейка, и она условилась с Крымским о встрече в кафетерии в нескольких кварталах оттуда. Глупо забирать прямо сейчас одежду и прочее имущество, ведь с Герцем она тоже уговорилась встретиться, в другом кафетерии. Минна прикинула, что в любом случае Моррис ее одежду не возьмет. Меха ее хранились на складе, в холодильнике.
Поэтому она упаковала в сумку лишь самое необходимое – несколько платьев, немного белья и драгоценности, которые держала в квартире.
Когда Минна с сумкой в руках уходила из дома, швейцар опять воззрился на нее с удивлением. Обычно они с Моррисом уезжали на лето с кучей багажа. Швейцар словно бы подмигнул ей, и Минна ответила дерзкой улыбкой.
Банк находился всего в нескольких кварталах. Хотя жизнь Минны пошатнулась, банк казался таким же солидным и прочным, как всегда. Она спустилась по лестнице в хранилище, вошла в огромную армированную сталью дверь, через которую не проникнет ни вор, ни медвежатник. Служитель знал Минну и вежливо поздоровался, поскольку всего несколько недель назад она сунула ему доллар. Он проводил ее к ячейке, и, открыв ее, она сама удивилась, сколько же там драгоценностей – перстни, браслеты, золотые цепочки, всевозможные булавки и броши. Была там и нитка жемчуга, оставшаяся у Морриса от первой жены и подаренная Минне.
Кроме того, в ячейке лежали документы Минны на гражданство, просроченный загранпаспорт, несколько золотых монет, коллекция серебряных долларов и банковская книжка на ее имя, где было пять с лишним тысяч долларов. В большом конверте хранились акции, которые до 1929-го стоили много тысяч долларов, да и сейчас по-прежнему кое-что стоили и приносили дивиденды.
«Двести пятьдесят долларов меня не разорят, – утешила себя Минна. – Иной раз полезно бросить собаке кость».
Минна отнесла ячейку в отдельную комнатку и стояла там на своих высоких каблуках, перебирая и пересчитывая украшения, перекладывая их и каждый раз обнаруживая новые, о которых совершенно забыла.
«Интересно, сколько все это стоит? – размышляла она. – Недостаточно, чтобы на это жить, однако наверняка хватит, чтобы не умереть с голоду». Минна достала карандаш, прикинула стоимость каждой драгоценности и прибавила к тому, что было у нее на счете.
Герц, конечно, никчемный, ненадежный гедонист, но Минна сделает из него человека. Герц Минскер – это вам не Зигмунт Крымский. Он ученый, образованный. Если дать ему годик спокойно поработать, он прославится на весь мир. Минна оградит его от всего, что ему мешает. Запрет в комнате с рукописями, даже к телефону не подпустит.
В сердце снова и снова возникала острая боль. Слова Крымского ранили Минну, но, пожалуй, так даже лучше. Она не станет питать иллюзий, будет готова к худшему.
Тем не менее она уже выписывала Крымскому чек.
«Безумие, чистейшее безумие, – думала она, – но как говорил папа? “Отпускай хлеб твой по водам”». Минна удивилась, что помнит это выражение. Вот уж никогда не угадаешь.
Когда Минна вышла из банка, на часах было двадцать минут второго. Она договорилась встретиться с Герцем в кафетерии поблизости от библиотеки на Сорок Второй улице, но сообразила, что Герца там пока нет. Он ведь хотел съездить домой за рукописями. Броня наверняка будет рыдать у него на плече. А что, если она убедит его остаться с нею? Люди вроде Герца на все способны. Ответственности-то ни на грош. Что Минне тогда делать? Ей вдруг подумалось, что нельзя было отпускать его домой. Но как иначе он заберет рукописи? И как вообще удержишь мужчину его возраста на цепи, будто собаку? Если он предпочтет Броню, то и ладно, решила Минна. «Моя жизнь и так ничего почти не стоит», – мрачно подумала она.