Обманщик
Шрифт:
– А что такое исследование человека? Психология?
– Нет, Мирьям. Это наука и одновременно искусство, исследующее индивида как целое, а не по частям и фрагментам. Когда болит зуб, человек идет к дантисту, и вы помогаете ему протезировать пациенту зубы. Если болит живот, человек идет к врачу. Если возникает юридическая проблема – обращается к адвокату. Когда нервы на пределе, он, вероятно, советуется с психоаналитиком. Если ему нужна жена и он с трудом завязывает знакомства, на помощь придет сваха. Каждый из этих «докторов» старается врачевать на свой лад, и нередко их лекарства вступают друг с другом в явное противоречие. Порой уже то, как заплатить всем этим докторам и примириться с потерей времени, вырастает в изрядную проблему. Большинство людей страдает разом от всех этих проблем – экономических, медицинских, психологических, религиозных, сексуальных и бог весть каких еще. И одна из самых крупных проблем заключается в том, что нередко жизнь становится серой, тусклой, затхлой и бессмысленной. Нынешние люди утратили способность и возможность играть, а она необходима так же, как хлеб и воздух. Они сидят на скамейке – зрители, но не участники. Мы создали скамеечную цивилизацию. Нас, учеников ешивы, обычно называли «согреватели скамеек», но теперь народ греет скамейки куда сильнее, чем все ученики ешив, вместе взятые. Греет скамейки дома, в конторе, в театре, в кино, в университете, в Мэдисон-Сквер-Гардене, на стадионе «Янки», в синагоге, в церкви. У нас сидячая культура. Единственный способ вырваться из нее – развязать войну, потому-то каждые двадцать лет и вспыхивают мировые войны. Но и сама война уже ведется на скамеечной основе. В аэропланах и в танках все сидят. Сидят и сбрасывают бомбы или стреляют.
– Что будут делать ваши студенты – стоять на голове?
– Мы будем играть.
– Где? В аудитории?
– На улице и в помещении.
– А во что будете играть? В волчок?
– Не смейтесь, Мирьям. Человечество страдает ужасной амнезией.
– Здесь, в Америке, студенты играют в футбол и бейсбол и бог знает во что еще. Молодое поколение растет как на дрожжах. Им не нужен доктор Минскер, чтобы учить их играм.
– Нужен. Футбол и бейсбол не игры. Когда ради победы приходится напрягать каждый нерв и каждый мускул, это уже не игра. Животные так не играют, и дети тоже, кроме американских детей, подражающих старшим. Настоящая игра заключает в себе любовь. И высшая форма игры всегда была такова.
– Вы что же, намерены устраивать оргии?
– Хочу установить, что нужно человеку, чтобы он не умер от скуки.
– Таких исследований ни один университет не допустит. Они решат, что вы сошли с ума. Простите, но именно это проповедуют нацисты.
– Нацисты хотят убивать, а не играть. Каков же ваш ответ? Вы поедете со мной или нет?
– Поеду, Герц. Что мне терять? Я ведь тоже согревательница скамеек. Моя жизнь в точности такова, как вы описали. Я поеду с вами куда угодно.
– Вот так должна говорить женщина.
3
Минна провела с Крымским и Пепи почти целый час. Дала Крымскому чек на 250 долларов, и Крымский сперва поцеловал ей руку, а потом каждую щеку, на французский манер. Когда Пепи вышла в дамскую комнату, он спросил Минну:
– Ты решительно хочешь остаться с Герцем Минскером?
– Зигмунт, я люблю его.
– Н-да, когда замешана любовь, разговаривать бессмысленно. Скажу тебе одно: в конце концов средства к существованию придется добывать именно тебе.
– Знаю, знаю. Да много ли нужно двоим? Детей мы заводить не собираемся.
– Нам надо было завести ребенка, – сказал Крымский.
– Я-то хотела, но ты сказал «нет», – ответила Минна.
– Я боялся, что будет девочка.
– Стыдись.
– Из нашей дочери ничего хорошего не вышло бы.
И Крымский подмигнул:
– Наступи на язык.
– Миннеле, теперь все будет хорошо. Мы таки делаем бизнес здесь, в Америке. Найди мне галерею. Остальное пойдет само собой. Если ты намерена жить с Герцем Минскером, тебе понадобятся деньги. Искусство в Америке – большой бизнес. В прессе еще напишут о Зигмунте Крымском.
– Что ж, дай-то бог.
Перед уходом Минна расцеловала Крымского и Пепи. Замечания Крымского о Герце Минскере, его отзывы о нем как о шнорере и обманщике весьма отяготили ее дух, но она старалась держать себя в руках. Разве Крымский чем-то лучше? Вдобавок невежда. Дайте только Герцу найти себя, написать одну приличную работу, и люди станут смотреть на него иначе. Может, он и промотал свой талант, но все равно он великий человек.
На троллейбус Минна садиться не стала, пошла пешком. Несла сумку и строила планы. Она никак не может уехать из города, не достигнув с Моррисом того или иного соглашения. Вероятно, ей потребуется и адвокат. Одно ясно: в той грязной гостинице она второй раз не заночует. Надо найти другое жилье, сегодня же, жилье, куда она сможет отвезти свои вещи – платья, белье, косметику. Минна останавливалась у витрин, разглядывая товары и оценивая свое положение. А немного погодя села на троллейбус и поехала на Сорок Вторую улицу.
По ее прикидкам, у Герца было достаточно времени, чтобы переделать все свои дела. Однако, обойдя весь кафетерий, она его не увидела. Ладно, делать нечего, надо взять чашку кофе и подождать. Если б хоть газета была…
Минна прихлебывала кофе и черкала цифры на бумажке, которую достала из сумки. Общую сумму подсчитать никак не удавалось, ведь она не знала, сколько у нее наличных, сколько стоят ее акции, сколько она выручит за драгоценности и сколько может получить от Морриса. Цифры были такие же путаные, как и ее положение. Минул час, потом полтора, а Герц не появлялся. Минна позвонила ему домой, но никто не ответил. Может, произошло недоразумение? Нет, Минна точно помнила, что они договорились встретиться именно в этом кафетерии. Он что, передумал? Помирился с женой? Спутался с другой женщиной? Да, с Герцем Минскером жди чего угодно.
Она злилась не столько на Герца, сколько на себя. Снова и снова твердила себе: «Я заслуживаю наказания, заслуживаю всего, что со мной происходит». Попробовала сочинить стихотворение, но застряла на втором же слове первой строфы. Еще раз позвонила Герцу, опять безуспешно.
«Господи Боже, до чего длинный день!» – сказала она себе. Ее вдруг потянуло в сон, навалилась усталость. Она смотрела на входящих и выходящих людей. Счастливым никто из них не казался. Лица у всех озабоченные, глаза печальные. Время от времени входил солдат или матрос. За столиком через проход сидел старик. Кривился и пыхтел сигарой. Ронял в пепельницу кучки пепла. Газету, что лежала перед ним, он не читал, исподлобья поглядывал по сторонам. Временами смотрел на Минну. После долгих колебаний Минна приняла решение: она подождет еще пятнадцать минут и, если Герц не появится, пойдет домой. Физически вышвырнуть ее Моррис не может. Как бы то ни было, в Америке дом оставался за женой, съезжал муж. Ладно, Герц подлый обманщик, негодяй, а вдобавок сумасшедший. Так ведет себя только тот, кто совсем рехнулся. Ровно через пятнадцать минут Минна встала. Старик насмешливо покосился на нее. Из кафетерия она прошла на трамвайную остановку. Ее снедало ощущение тихой печали, какое испытываешь, когда только что увезли прочь безжизненное тело любимого.
«Я все потеряла, – сказала она себе. – И готова умереть».
Впервые на ее памяти мысль о смерти не огорчила ее, и собственное безразличие удивило Минну и даже немного испугало.
Неподалеку от дома она вышла из трамвая, и тот же швейцар, что утром так весело улыбался ей и кивал, сейчас казался усталым, подавленным, посеревшим. Форма грязная, потная. Минна поздоровалась, а он только кивнул в ответ. Поднимаясь на лифте, Минна молча молилась, чтобы дверь была не заперта, чтобы Моррис не успел поменять замок. Но дверь открылась. Выходящее на запад окно сияло светом, но в задних комнатах уже царил легкий сумрак.
«Живой я отсюда не выйду! – решила Минна. – Разве что меня вынесут». Квартира вдруг показалась ей просто бесценной. Как же здесь тихо!
Она прошла в свою комнату, где стояли диван, туалетный столик, книжный шкаф и письменный стол. На столе – незаконченное стихотворение. Полное аллюзий на ее любовь к Герцу. Минна скомкала его в кулаке, швырнула в корзину. «С ним все кончено! Даже если он сейчас позвонит и найдет себе оправдание, это уже ничего не значит! Нынешний день я ему до могилы не прощу».