Обманщики. Пустой сосуд
Шрифт:
«Тихо. Тс-с-с!» — уговаривала себя Лин, стараясь даже не дышать лишний раз. Вдалеке слышался топот копыт по твердым солончакам. Потом топот этот стих. Теперь слышны были только осыпающиеся вокруг песчинки. Эта тишина отчего-то напугала Лин сильнее любого шума. Она выждала еще, надеясь, что опасность уйдет подальше. Еще больше она надеялась, что вернутся наставник и Цзюрен. Но время шло, и ничего не происходило. Тогда, сделав глубокий, немного судорожный вдох, Лин отбросила в сторону халат, под которым пряталась.
На нее смотрела чрезвычайно уродливая рожа: загорелая до черноты, иссеченная шрамами. Один пересекал все лицо наискось, и глаз заплыл жутким бельмом. Губы были покрыты мелкими трещинами и шрамиками, точно кто-то плеснул едкой кислотой. Рот, когда мужчина раскрыл его, оказался полон гнилых зубов.
— Гля кто! Девка!
Спустя мгновение Лин обступила толпа. Сердце заледенело, горло сдавило от ужаса, и на какое-то время Лин перестала дышать. Оно и к лучшему: от мужчин исходила чудовищная вонь.
— 'ди сюда, малютка, сюда… — горячая потная рука схватила Лин за подбородок.
В голове образовалась страшная, мертвая пустота. Лин обнаружила вдруг, что там нет ни одной мысли. Только паника. Всплыло воспоминание, которое Лин старалась вытравить из памяти: как она идет следом за отцом через Пионовый квартал, опустив взгляд, и как ее пожирают глазами ранние прохожие. Если бы в тот день наставник не появился на улице, Лин ждала бы незавидная судьба. Она вскинула голову, но сегодня наставника поблизости не было.
Пришел новый страх. А если с мастером Ильяном что-то случилось? Он болен. Он сейчас слаб. Эта мысль на мгновение вытеснила панику, но все вернулось, когда Лин грубо подняли с песка. Ее тискали грязные, потные руки, и паника росла с каждой секундой.
— Оставьте ее.
Приказ был отдан уверенным, ровным тоном, и разбойники отпустили Лин немедленно. Не устояв, она рухнула на песок и вскинула голову, с надеждой глядя на своего спасителя.
Мужчина был молод и красив. Алый кожаный доспех превращал его в героя какой-то сказки. От изящных черт лица и черного шелка волос невозможно было отвести взгляд, и Лин смотрела, с надеждой.
— Не слишком ли девка для вас хороша? — спросил красавец. — У вас в лагере хватает мяса.
Лин сглотнула, чувствуя, как при этих словах паника возвращается. Красавец смотрел на нее ледяными, мертвыми глазами.
— Если господин хочет ее себе…
— Ты дурак, Баршу, — бросил красавец пренебрежительно. — Эта девка хороша, за такую заплатят золотом. Берите ее, и поехали.
Лин связали, замотали в халат, точно нашкодившего кутька, и перекинули через седло. В нос ударили омерзительные запахи, которым не было названия. Из-за неудобного положения в ушах шумело, и мысли путались. Лин не знала, сколько всего прошло времени, как далеко они уехали. Она могла видеть только песок, а вскоре и вовсе закрыла глаза. Спустя какое-то время они остановились, Лин сдернули с седла и бросили на песок. Пыль набилась в горло и в нос, запорошила глаза. Лин едва слышала, что говорят вокруг.
— К остальным ее. И проверь замки.
Лин снова потащили куда-то — страшно было глаза открыть — снова швырнули наземь. В нос ударил застарелый пот, а в уши — жалобные причитания.
— Заткнитесь! Получите у меня!
Вой затих немного, но не прекратился. Лин выждала еще пару минут и, открыв глаза, огляделась. Не сразу в темное, едва разгоняемой светом воткнутого в песок в отдалении факела, удалось разглядеть свое узилище. Ее заперли в клетке, сработанной из толстых бамбуковых прутьев, поставленных так часто, что едва рука пролезала. Соседками ее были четыре перепуганные девушки, а чуть поодаль стояла еще одна такая же клетка. Еще одна в отдалении.
Лин села, выпутавшись из халата, и прислонилась к прутьям решетки. Посмотрела на соседок.
— Где я?
Девушки то ли ее не поняли — вид у них был необычный, не из Карраски они были родом, — а то ли были напуганы до того, что утратили дар речи и только и могли, что выть. Поняв, что и слова от них не услышит, Лин плотнее закуталась в халат Дзянсина и сжалась в комок. Конопляная ткань пахла неожиданно: не железом и пеплом, как она ожидала, а пряностями и благовониями. Домом. На глаза навернулись слезы. Жизнь научила Лин сдержанности. Родной отец пожелал от нее избавиться, матери она и вовсе не знала. Лин давно выучила, что слезы не помогают. Но они все лились, по счастью, беззвучно, и Лин не могла остановить их поток.
Если что Шен и умел в совершенстве, так это прятаться и уходить от проблем. Жизнь в столице бывала опасной, и потому нередко приходилось изобретать способы избежать трудностей. Когда следом за кочевниками появились разбойники, Шен укрылся за барханами, закопавшись в горячий песок. Небо оказалось благосклонно: его не нашли. Кочевники отправились в погоню за Цзюреном, разбойники тоже умчались, и тогда Шен выбрался из-под песка и сел на землю, огорошенный. У него обнаружилась совесть.
Не то чтобы Шен был совсем уж бесстыжий. Иные законы Неба он соблюдал: не убивал, не обирал нищего, не прелюбодействовал с женой соседа (а она была прехорошенькая). У Неба были разумные законы. Но точно так же он не помогал ближним и дальним, если в том не было выгоды. Столица — жестокое место, и, чтобы там выжить, приходится быть жестоким. И опыт столичной жизни говорил, что нужно забыть о девчонке и отправиться вперед, придерживаясь прежнего направления. Но проклятая совесть не давала покоя.
Шен посидел немного, глядя прямо перед собой. Потом поднялся и пошел неспешно в том направлении, куда ускакали разбойники.
Он и сам не знал, почему. Возможно, Лин напомнила малютку Шензы, хотя между ними было мало общего. А может, солнцем голову напекло.
Вечерело. Небо над пустыней всегда ясное, и, когда взошла луна, на песок легли контрастные тени. Видно было далеко вперед, и легко были различимы силуэты всадников, едущих неспешно с бархана на бархан. Самого Шена также было видно, как на ладони, и поэтому приходилось двигаться осторожнее. Впрочем, на его счастье, разбойники назад не оборачивались.