Обманщики. Пустой сосуд
Шрифт:
— Ракурс и угол зрения, — подсказал Ильян и потянул Шена за рукав.
Стоило немного подвинуться, и сияние вдруг ослепило его. В глазах помутилось, и в ушах загудело, зазвенело. Возникло странное ощущение, что вся пещера ходит ходуном. Шен поспешил прикрыть глаза ладонью.
— Что? Как?..
— Какой-то трюк, — пожал плечами Ильян. — Если побежим к статуе, придерживаясь одного направления, вполне можем уцелеть.
Неуверенность в голосе лекаря воодушевления не вызывала, однако иных идей у них не было.
— На крайний случай у нас есть пара мечей, — вновь ухмыльнулся Ильян.
Шен предпочел бы дюжину метательных ножей, с ними он, по крайней мере, умел обращаться, но промолчал об этом.
— Держись за моей спиной, — приказал Цзюрен.
Ратама послушался без возражений, весь подобрался и даже неумело скопировал подсмотренную где-то стойку. Цзюрен хмыкнул. Все эти стойки и красивые движения хороши были в тренировочном зале, где твоей жизни ничего не угрожает. На поле боя ты просто рубишь, не задумываясь о правильности и красоте движений. Либо умеешь это, либо нет. Либо выживешь, либо погибнешь. За все годы в армии Цзюрен лишь единожды участвовал в фехтовальном поединке: в своего рода суде чести, сражаясь с генералом мятежников Сы Гонри, также известным под прозвищем Пятихвостый Лис. Все прочее было — мясорубка, безжалостная, страшная.
Если оглянуться назад, Цзюрену особенно нечем было гордиться. Все, что он умел, это убивать и создавать орудия убийства. А еще — выживать.
— Прикрываешь мне спину, — приказал он Ратаме.
Люди Джуё напали первыми, не разбираясь, друг перед ними или враг. Цзюрен парировал, сам нанес удар, снова парировал. Легко перехватил инициативу. У них были отличные мечи и паршивое умение ими пользоваться. Безупречные были, на вкус Цзюрена, несколько перехвалены. Впрочем, вскоре он был вынужден отступить. Против него было семеро, и пусть и двигались они с изяществом осадной машины, это было действенно. А он, к тому же, был уже не так молод.
Резкий, мощный удар перерубил его меч пополам. Боль ударила в запястье, вверх к локтю, к плечу. Цзюрен разжал пыльцы и отскочил в сторону.
— Мастер!
Цзюрен едва успел пригнуться, уходя от удара, и подоспевший Ратама вонзил свой меч в горло противника. Клинок со звоном упал на землю. Цзюрен подобрал его. Чуждый вес, непривычный баланс, но — сойдет. И он снова ринулся в бой.
Железный клинок был одновременно тяжелее и… быстрее? Он легко рассекал воздух, полотно, застревал в кожаном доспехе, рвал его в клочья, вонзался в плоть, разбрасывая всюду алые капли. Сделать его другим: уже, изящнее, чуть изогнуть, поменять немного заточку. Или наоборот — прямым, обоюдоострым, возможно, треугольным или ромбическим по форме. Или…
— Мастер!
Цзюрен увернулся. Парировал. Клинки столкнулись в воздухе, высекая искры.
— Дзянсин, — кивнул противник, но меч не опустил.
Итак, его узнали. Узнали, но, кажется, это не имело значения. Дзянсин он, или крестьянин, или сам король, его собирались убить. Джуё намеревался сохранить любой ценой свою тайну.
Вот только не мог Цзюрен сейчас умереть.
У этих пришлых идеи были — одна другой хуже. Но у Кала-аны идей не было вовсе, поэтому она со всем в конце концов согласилась. Бежать, так бежать.
— Будем надеяться, у них нет при себе арбалетов, — сказал Шен Шен.
«Еще чем обнадежишь?» — тихо, чтобы не услышали, пробормотала Кала-ана.
Они побежали, сорвавшись с места, и на какое-то время эффект неожиданности даже сработал. А потом, очень быстро, их заметили. Красное платье Кала-аны, залитое лунным светом, отраженным от статуи, не могло не привлечь внимание. Кто-то схватил ее за руку, дернул больно. Кала-ана ударилась спиной о жесткие, фигурные выступы доспеха и вскрикнула.
Шен Шен обернулся.
Было на его лице написано что-то такое, отчего Кала-ана поняла, что обречена. Острие меча коснулось ее шеи; она ощутила резкий запах крови, пока — чужой.
Сейчас Шен Шен сбежит, а она умрет. Вот так глупо. В собственном доме, от рук незнакомца. Как, признаться, погибли в ее роду многие.
Шен Шен не шелохнулся.
— Снова мы в той же ситуации, а, псина? На колени. Бросай меч, и на колени, или я прирежу девчонку!
— Ты так и так прирежешь ее, Бин. Как всегда.
— Ну отчего же? — голос над головой Кала-аны стал вдруг медово-сладким, и тем страшнее были слова. — Твоя сестра осталась довольна, пес. Стонала, как положено шлюхе. И сейчас довольна. У нее есть крыша над головой и плошка риса. А ты ей что дал, а? Клади меч!
— Я здесь по приказу твоего господина, — сухо сказал Шен Шен, продолжая побелевшими пальцами стискивать рукоять меча. Взгляд его остекленел, челюсть напряглась.
— Я знаю. И мой господин Джуэр очень хочет, чтобы ты провалился.
«Это конец», — обреченно поняла Кала-ана. Она умрет сейчас, здесь, совсем молодой, не родив дочь, которая могла бы наследовать ей и стать новой хранительницей этого места.
Что тут, впрочем, хранить.
Кала-ана зажмурилась.
Рука, удерживающая ее, вдруг ослабла, а потом и вовсе разжалась. Послышался стон, бульканье, звон меча, упавшего на камни. Кала-ана, теряя последние силы, пошатнулась. Снова ощутила на теле чужие, горячие руки.
— Ты в порядке?
Кала-ана открыла глаза и отстранилась от Шен Шена.
— Да.
Тот мигом утратил к ней интерес.
— Что ты тянул?!
— Меч тяжеловат, — Ильян выпрямился, тяжело дыша, оттирая руки от крови. — И мне не нравится бить людей в спину.
— Какая щепетильность, — фыркнул Шен Шен. — Скорее.
И он бесцеремонно схватил Кала-ану за руку.
В тени Богини они передохнули, привалившись к каменному постаменту. Тут Кала-ана впервые признала ильянову правоту: сияние статуи мешало рассмотреть, подножие. Сама она и не догадывалась, что постамент покрыт резьбой.