Обманутые счастьем
Шрифт:
– Спасибочки лекарю за нетель, оклемалась! – сказала она нараспев сочным, грудным голосом, кланяясь.
– Доброму слову – добрый ответ, – охотно откликнулся Евграф, сверкая острыми глазами.
– Ты бы, Глашка, не путалась под ногами, – Емельян проворчал грозовой тучей. – Люди по делу ко мне, им недосуг лясы с тобой точить.
– Не ворчи кобелём. Я, как ветер, только слова вслед кидаю.
– Ты не прочь и себя кинуть под ноги мужику, скройся с глаз, – пропуская вперед приехавших, все так же хмуро бросил Емеля, только не громко. Но вдова вскинула гордо голову, подбоченилась, выпирая вперед грудь, осталась на крыльце.
Емельян махнул на неё рукой, зная
– Правь, Евграф, вон к тем хлыстам, что рядом со штабелем. Они у меня на всё прочее. Грузим три бревна.
– Погоди, Емельян, гляну на тёлку.
Мужики прошли к загону, где под небольшим навесом стояла на привязи утренняя проказница. Евграф ощупал ей живот, кулаком вдавил. Тёлка качнулась слегка, кося глазом на человека, медленно жуя.
– Добре, жвачку не потеряла. Вижу, солью поил. Утречком сенца немного дай, посмотри, возьмёт ли? С вечеру запарь горькой полыни пучок в литре кипятка. Выпои.
– Телиться будет?
– Куда ж она от природы денется. Только веди в охоту к хорошему быку. Есть такие?
– Есть. Целковый хозяин берёт.
– Не скупись, у тебя животина добрая. Пусть и приплод добрый принесёт.
Мужики вернулись к подводе, погрузили три хлыста в восемь аршин, и Евграф тронул лошадь на выход, мимо стоящей на крыльце Глаши, с лукавой улыбкой на пухлых малиновых губах. Она вынула из-под блузки платочёк и помахала мужикам вслед. Евграф оглянулся. Она отправила воздушный поцелуй, явно ему предназначенный, но скорее всего не за тёлку.
«Вот холера, – ругнул Евграф про себя вдову. Посмотрел, смущаясь, на соседа, подумал: – видел ли Стёпа выкрутасы Глаши, как бы под пятку не попасть?»
4
Накануне Троицы Глаша вынула из родового сундука, окованного железными лентами, доставшегося Емельяну от деда, единственную в семье праздничную из белого шелка рубаху-додильню. Глаша сама с любовью украсила одежку вышивкой цветного орнамента на груди, обогатила бисером, а на рукава в предплечье нанесла узоры разноцветными атласными нитками. Достала кибалку, опоясанную цветными лентами, примерила на голову. Королева, да и только! Красные сапожки к ноге приставила. Сколько уж не носила.
– Сбегай на луг, набери цветов да на кибалку навяжи, – сказала Маня, видя приготовление снохи к празднику и на утреню в церковь. – Доставай и мою плахту. Бог дал, сохранили наряды. А было – менять на харчи хотели.
– Та ни, повянут цветы. Не больно густо там. Жарки пока почивают.
В хату вошёл Емельян, увидев в руках Глаши наряды, нахмурился тучей.
– Никак хлопцев завлечь хочешь, Глашка? Завлекай, а того для кого рядишься – оставь. У него семья.
Глаша отвернулась от брата, лицо вспыхнуло огнём, сердце залихорадило.
– Божечка ты мой! Про кого ты толмачишь, Емеля?
– Она знает. Видел, как на сходе к мужику ластилась, что собака преданная. Он на молебне с семьей будет. Смотри у меня, не мозоль очи.
– Пошто к женатику липнешь, Глаша? – изумилась Маня.
– Где взять холостого парубка? Все в Зубкове с женами, а новые переселенцы молодые и нищие.
– Есть и те, кто на ноги встал, правда, не старее нас. Сыновья у них – сопляки, – согласился Емельян.
– Я вам что мёртвая! – вспылила вдова, – слышу, как вы ночами шаркаетесь на той скрипучей кровати…
Глаша швырнула в сундук наряды и выскочила со слезами на глазах до ветру. Долго ходила по двору, успокаиваясь, проклиная дальнюю дорогу сюда, в которой муж загубил здоровье.
Златоглавая с колокольней церковь Покрова Пресвятой Богоматери переполнена прихожанами. От множества свечей перед иконостасом светло и лучисто. Восковой пряный аромат растекается меж людьми. Несколько женщин с церковными книгами составили хор и поют молитвы. Их голоса стройны и приятны для слуха. Нарядные с торжественными лицами прихожане слушают службу, участвуют в ней, подпевая и крестясь, отбивая поклоны. Батюшка в белой ризе обошёл нарядных прихожан, плавно размахивая кадилом, из которого легким облачком вырывался дымок, пахнущий ладаном.
Евграф и Одарка стояли в гуще прихожан, рядом Степан с Натальей усердно крестились на зычный призыв священника «помолимся» и, шепча молитву, отбивали поклоны со всеми вместе. Среди нарядной публики они почти не отличались одеждой: перед самым праздником порадовали себя обновами. Одарка сшила сарафан из купленного в лавке отреза, а мужу рубаху, разукрасив цветной вышивкой.
Слева Евграф заметил нарядную Глашу, так и зыркающую в его сторону, стремясь поймать взгляд женатика. Евграф же головы на вдову не поворачивал, а лишь несколько раз скашивал на неё глаза, чтобы убедиться на месте ли эта напористая женщина. Ему неприятно находиться под пристальным глазом в Божием храме, тем более что рядом стоит его жена.
Верёвочка встреч начала виться с база Емельяна. Второй раз они столкнулись на сходе граждан, где Глаша, являясь собственником земельного надела и покоса присутствовала на равных правах с мужчинами, можно сказать в единственном числе, если не считать учительницу Красноженову из Карасука. Она неделю уж ходила по домам, агитировала переселенцев направлять в школу для обучения грамоте смышленых сыновей восьмилетнего возраста.
Сход проходил во дворе волостной управы. Говорили о правах и обязанностях переселенцев, обо всех формах помощи государства для становления хозяйств. Сказанное старшиной волости, землемером, лесником, а также приезжими агрономом и архитектором из уезда каждый присутствующий наматывал на ус, в знак одобрения многие кивали головами и внимательно слушали дальше. Глаша протиснулась к Евграфу, и жадный взгляд, полыхающий огнём истомы, обжигал его душу. Несколько раз пыталась что-то ему сказать, даже шептала, но он упреждающе поднимал руку, сердито кривя губы, останавливал вдову. Емельян и Степан видели эту мимику и возмущались.
Как только сход закончился, Емельян ухватил сестру за руку и удерживал на месте, пока Евграф и Степан не скрылись за воротами.
– Пусти окаянный, я с Граней поговорить хочу. Видишь, он машет мне рукой.
– Он не машет, а отмахивается от тебя. Он – человек серьёзный. На людях с тобой лясы точить не будет.
– Ладно, я его в другой раз укараулю, – Глаша в сердцах вырвала свою руку из цепких рук брата и пошла впереди него в сторону дома.
Два дня спустя после схода Глаша каким-то образом перехватила Евграфа на пути в лавку, где он собирался купить бутыль подсолнечного масла, гвоздей и кое-что для хозяйства. Утро выдалось ненастное, мокрое. С запада от леса заходила чёрная зубастая туча. Она и походила своим очертанием на таинственного зверя, то и дело, меняя свою фигуру, огрызаясь огнем на кого-то невидимого. Евграф собирался на пахоту своего обширного целика, чтоб тронутая плугом земля отлежалась и к осени вновь этот клин перепахать. Плуг был готов, погружен на телегу, оставалось сходить за Гнедым. И тут над головой звонко треснул гром, кровавые сполохи рассыпались окрест. Евграф перекрестился, прошептал: «Господи Исусе, помилуй мя!» Ливанул, как из ведра косой дождь, забарабанил по крыше избы. Евграф кинулся к двери, влетел в комнату с мокрой спиной и шевелюрой.