Обнаженная жара
Шрифт:
В его ласковом голосе она услышала сочувствие. Он понимал, какая буря сейчас у нее в душе.
Никки сунула ему газету.
— Вот вам и пятнадцать минут славы!
Джеймсон Рук вернулся домой на такси. Никки сказала, что сегодня ночью хочет побыть одна. Рук все понял и согласился без лишних вопросов, лишь на мгновение заподозрив, что она может провести ночь с Петаром. После того как Никки показала Монтрозу заметку из «Ledger», журналист и детектив взяли домой по экземпляру рукописи Таун, и Рук пообещал звонить, если наткнется на что-то, имеющее отношение к делу.
— Лучше пошли
Выйдя из черной машины у дома в Трайбеке, Рук пробрался между мусорными завалами и, остановившись у входной двери, зажал в зубах пакет с китайской едой, нашаривая в кармане ключи. Ему послышался звук шагов на лестнице. Улица была пуста. Огни такси скрылись в конце квартала. Вспомнив о рукописи в сумке, Рук задумался: принять бой или бежать? В тени что-то шевельнулось, и журналист, сжав кулаки, застыл перед шагнувшей на свет дочерью Кэссиди Таун.
— Я вас напугала? — спросила Холли Фландерс.
— Мм… — Журналист вытащил изо рта пакет. — Нет.
— Я часа два уже жду.
Рук огляделся, опасаясь нападения со спины.
— Я здесь одна, — сказала Холли.
— Как ты узнала мой адрес?
— На прошлой неделе пару раз видела вас у матери. Когда сделала слепок ключей от нового замка, нашла ваше имя и адрес на счете от почтовой службы.
— Да ты предприимчивая шпионка!
— Мне нужно с вами поговорить, — сказала Холли.
Рук посадил ее за кухонную Г-образную стойку так, чтобы не находиться рядом — хотел видеть лицо.
— Китайские радости! — провозгласил он, открывая пакет. — Я всегда заказываю больше, чем съедаю, так что угощайся.
Поначалу Холли почти не разговаривала, сосредоточившись на еде. Девушка была худенькой, но круги под глазами и цвет кожи выдавали в ней человека, не ставшего рабом пищевой пирамиды. [138] Когда Холли опустошила тарелку, Рук подложил ей еще обжаренного риса со свининой. Девушка вскинула ладонь:
138
Пищевая пирамида — схематическое изображение набора продуктов для рационального питания; была разработана Министерством сельского хозяйства США в 1992 году.
— Хватит.
— Ешь, — возразил Рук. — Знаешь, в Беверли-Хиллз дети голодают. Конечно, по собственному желанию.
Когда Холли справилась с добавкой, он спросил:
— О чем ты хотела поговорить? Кстати, знаешь, почему я такой великий репортер? Умею задать неожиданный вопрос.
— Ага… — Она вежливо хихикнула и кивнула. — Ну, в общем, вы были так добры в тот день, когда меня арестовали. И поняли, что значит жить без родителей.
— Верно, — кивнул Рук и стал ждать, гадая, к чему она ведет.
— Вы собирались писать статью про мою мать, да? И… — Холли запнулась, и в ее глазах заблестели слезы. — И вам, наверное, все говорят, какая она была плохая. А я пришла, чтобы сказать: черт, именно такой она и была! — Руку представилась Холли, стоящая над спящей матерью с пистолетом в руке, готовая нажать на курок. — Но раз уж вы решили о ней написать, не превращайте ее в чудовище.
Губы
— Я на нее очень зла. Наверное, теперь, когда ее нет, злюсь еще сильнее, потому что не на кого выплеснуть злость. Отчасти потому я ее и не убила: мы с ней еще не разобрались, понимаете?
Рук не понял, но кивнул и стал слушать дальше.
Холли хлебнула пива и, успокоившись немного, продолжила:
— Что плохого о ней ни скажешь, все правда. Но за всем этим было кое-что еще… Восемь лет назад мать со мной связалась. Отыскала у очередных приемных родителей и с их разрешения отвела пообедать. Мы пошли в закусочную «Джексон-Хол», которая мне очень нравилась. Мать попросила официантку нас сфотографировать, будто мы отмечали мой день рождения или что-то подобное. Сама она ничего не ела, все рассказывала, как туго ей пришлось, когда узнала, что беременна, и что сначала она хотела меня оставить, потому и не сделала аборт, но в первый же месяц передумала, поскольку это не вписывалось в ее жизнь, — она так и сказала: «это», будто я какое-то «это». В общем, разглагольствовала насчет того, почему так сложилось, и как это было тяжело, и как ей было плохо… Помню, она сказала: «в агонии», мол она все время была в агонии, и спросила, как я думаю, нельзя ли нам сойтись.
— То есть…
— Ну да! Она решила, что можно вот так объявиться, после того как она меня бросила, и я кинусь ей на шею, и будем мы жить долго и счастливо.
Рук дал девушке немного прийти в себя, прежде чем спросил:
— Что же ты ответила?
— Я плеснула ее в лицо водой со льдом и ушла, — с гордостью объявила Холли.
Рук заподозрил, что она не раз за последние годы произносила эти слова перед подружками и клиентами, наслаждаясь великой местью. Но он видел и другую Холли Фландерс — ту, что два часа ждала его в темноте, девушку, в которой копилось чувство вины, неизбежное для человека, наделенного совестью, когда тот отверг другого человека. Выплеснув в лицо ледяную воду.
— Холли, ты тогда была еще подростком?
— Я не для того пришла, чтобы вы меня утешали, ясно? А потому, что раз уж узнали, что она отказалась от меня, не хочу, чтобы вы думали, будто для нее все было так просто. Оглядываясь назад, теперь, когда я старше и все такое, я вижу, что она не просто умыла руки, понимаете? — Одним глотком допив пиво, Холли медленно опустила стакан. — Плохо уже то, что это на всю жизнь останется со мной. Но было бы еще хуже, если бы я позволила вам писать вашу статью, не рассказав. Вы должны знать: хоть она меня и отвергла, в ней что-то… в ней все-таки что-то было.
Уходя, Холли привстала на цыпочки, чтобы поцеловать Рука. Потянулась к губам, но он повернул голову, подставив щеку.
— Это из-за моей работы? — спросила она. — Потому что иногда я ими торгую?
— Это потому, что у меня сейчас кое-кто есть. Во всяком случае, — улыбнулся Рук, — я стараюсь.
Холли оставила ему номер мобильника на случай, если он захочет обсудить статью, и ушла. Вернувшись на кухню мыть посуду, Рук поднял ее тарелку. И нашел под ней цветное фото четыре на шесть со следами старого сгиба. На снимке Кэссиди с дочерью-подростком сидели за столиком в «Джексон-Холе»: Кэссиди улыбалась, Холли терпеливо слушала. Но Рук не мог отвести взгляда от стакана воды со льдом.