Обратный отсчет
Шрифт:
— Выключи, не могу, — прохрипел Хантер, подставляя стакан, — плесни…
— Никто еще с первого раза до конца не досмотрел, — мрачно сообщил Серебряков, снова наполняя стаканы. — Тем не менее смотри внимательно, мне нужны твои свидетельства!
Выпили, закурили, майор снова включил видеокошмар.
…Кадры разгромленной колонны исчезли с экрана. Их место заняли другие — вот два захваченных в плен шурави — молоденький прапорщик и солдат, оба автомобилисты. Избитые, обессиленные, запуганные, они, едва держась на ногах перед камерой, отвечают на вопросы. Невидимая женщина задает их на английском, потом вопрос переводится на пушту, а уж затем мужской, наглый и веселый голос с сильным акцентом повторяет на русском: «Из какой части? Откуда родом? Есть ли семья, дети? Как попали в Афганистан? Как осмелились поднять оружие против воинов Аллаха?»
Пленные растерянно отвечают, очевидно, надеясь, что присутствие западных журналистов и чистосердечное признание помогут им сохранить жизнь. Но выходит иначе — пленных выводят за кишлак, раздевают догола. Бодрый женский голос спрашивает на английском, и им переводят: не желают ли они перед расстрелом передать что-либо своим родственникам в России? Перевод сопровождается гомерическим хохотом и сальными шутками на пушту и дари. Солдат падает на колени, умоляя не убивать его, у прапорщика тоже катятся слезы по щекам, но он держится. Не дожидаясь, пока аманаты произнесут хоть что-нибудь, два душмана в упор расстреливают пленных. Те бьются на земле в конвульсиях, пока небритые «духи» их не добивают…
— Я еще налью, — сдавленным голосом проговорил Серебряков, вытаскивая еще бутылку и не дожидаясь согласия.
…Дальше пошло еще хуже, так как съемки велись уже без журналистов. В Сашкиной голове, отягощенной ненавистью и жаждой мести, подогретой алкоголем, все смешалось: на экране аманатам-шурави заживо отрезали головы и гениталии, их насиловали, разрывали быками, вспарывали животы и грудные клетки, сдирали кожу…
С особым смаком и мельчайшими деталями были отсняты все еще распространенные в Афганистане особо мучительные средневековые казни — такие, как «Красный тюльпан» — когда пленному вводят лошадиную дозу наркотиков, подвешивают за руки, а затем надрезают кожу вокруг пояса и начинаются сдирать ее вверх так, что образуется некое подобие кошмарного цветка. Еще кошмарнее «Труба Азраила» — раненому лейтенанту вставили в анус металлическую трубу, запустив в нее молодую кобру, а затем начали разогревать открытый конец трубы паяльной лампой. На то, как умирал этот мученик, было физически невозможно смотреть…
— Ну что? — спросил Серебряков, когда пленка кончилась. — Еще водки?
— Не надо, — сухо проговорил Хантер, совершенно трезвый и с ног до головы мокрый от пота. — Давай, записывай мои показания, я готов…
Помимо уточнения событий при разгроме колонны под Кабулом, на экране он опознал рядового Уразбакова — того самого, которого он в свое время менял на Наваля. Солдата поочередно насиловали четверо дюжих головорезов. Опознал он и советника Аникеева, который был также изнасилован и казнен, а также отрубленную голову Кречета — капитана Быстрякова — с отрезанным половым членом во рту. Головы Быстрякова и Аникеева он заметил и в показанной мельком каннибальской экспозиции голов советских офицеров в пакистанской резиденции одного из вождей афганской оппозиции. Распятый труп Оксаны был снят издалека — «духи» не желали особо афишировать, что воюют и с женщинами, это как-то не укладывалось в их концепцию джихада, но Хантер опознал и ее…
После того как он сообщил обо всем, что ему удалось разглядеть на видеопленке, Серебряков вставил следующую кассету.
— Скажи-ка, а здесь ты кого-нибудь узнаешь? — спросил он, включая на просмотр.
На экране появился Центральный Кабульский госпиталь: голоса, улыбки, зелень, цветники. Затем на середину небольшой площадки, прихрамывая, выбежала очаровательная афганская девочка лет семи-восьми, которая сразу же привлекла к себе всеобщее внимание — она была без ножки. Вместо ноги до колена у нее был протез, довольно примитивный, но естественная грация и непосредственность позволяли ей даже и с протезом казаться маленькой восточной принцессой.
— Узнаешь красавицу? — спросил майор юстиции. — Это Мариам, та, которую ты вытащил из-под разбитой барбухайки. Она выжила, но простреленную ножку спасти не удалось, началось воспаление, пришлось ампутировать…
— Теперь узнаю. — Хантер внезапно так растрогался, что на глаза навернулись слезы. Ему и в самом деле были знакомы эти детские черты на экране. — Только там, на дороге, она вся была перемазана машинным маслом, сажей и кровью…
— Дарю! — протянул военюрист кассету. — Будет тебе память об Афгане — дескать, не только стрелял на поражение, но и жизнь кое-кому спас.
— Да у нас и видика пока еще нет, — растерялся Александр. — Нам и телевизор-то только накануне подарили…
— Так к тебе Афродита прилетела?! — восхитился Серебряков. — Что ж ты раньше молчал? Вот молодец девка! И везет же тебе, Шекор-туран, с женским полом!..
Как только протокол опроса свидетеля был составлен и подписан, оба погрузились в «уазик», принадлежавший прокуратуре, и прошвырнулись по кабульским базарам — Серебряков пожелал сделать подарок Афродите, который Сашка должен будет вручить ей от лица, как витиевато выразился майор, поправляя очки на потной переносице, «близоруких служителей слепой армейской Фемиды».
Борт «на юга» ожидался на следующий день, поэтому заночевать пришлось снова у Серебрякова. Шубина на месте не оказалось — вездесущий журналист только что убыл в Ташкент, и за выпивкой они с майором проговорили до первого намаза. Но только на рассвете, глядя, как багровый диск солнца всплывает из-за дальних перевалов, Хантер смог выговорить то, что носил в себе, как занозу, с той минуты, как со щелчком остановилась духовская пленка и погас экран видео.
— Одного только я никак не пойму, Андрей Павлович. Помнится, еще Омар Хайям сказал: «Цель Творца и вершина творения — мы!» Но что же мы творим на этой земле?!
4. L’amour в пекле
Человек привыкает ко всему, но быстрее всего он привыкает к хорошему. Так и Александр, оказавшись в ласковых объятиях Афродиты, вскоре приноровился к нормальной семейной жизни. Свои отношения молодые люди без всяких затей обозначили французским словом «l’amour», не нуждающимся в переводе, — оба когда-то учили язык Гюго и Мирей Матье…
Теперь замполит ДШБ стал спокойнее, уравновешеннее, он больше не лез «поперед батьки в пекло» ни на прочесываниях кишлаков, ни в засадах, ни на проводках колонн. Впрочем, веселого бесстрашия в его характере нисколько не убавилось.
Новоселье, устроенное молодыми в госпитале, больше напоминавшее свадьбу (приглашенные даже кричали «горько!»), надолго запомнилось в гарнизоне. Были и почетные гости — из Ташкента с оказией прилетел полковник Худайбердыев, из Кабула — Шубин с Серебряковым, явилось почти все госпитальное начальство, и уж конечно, Тайфун, Аврамов и комбат Иванов. Некоторые персонажи рангом пониже три дня не могли очухаться, вспоминая шумный праздник.
Подарков «молодятам» надарили столько, что гарнизонные острословы завистливо шутили — мол, начальнику госпиталя теперь придется выделять клану Мак’Петр еще одно помещение — для бакшишей.