Образ врага
Шрифт:
— Слушайте, вы не сумасшедший? — спросила Алиса, прищурившись и внимательно вглядываясь в серые застывшие глаза.
— Уберите деньги, мэм. Вот ваша квитанция. Здесь на полях я написал свое имя и звание по-английски.
— Вы соображаете, что творите? Вы офицер полиции, должностное лицо, занимаетесь грабежом на дороге! Я ничего не нарушала. Я иностранка, сегодня улетаю домой. Даже если я на каком-то участке пути и превысила скорость, все равно это абсурд. Ни в одной стране мира нет таких огромных штрафов…
— Не я устанавливаю
— Подождите. Объясните мне, зачем вам это нужно? Вот лично вам — зачем? Если так хочется денег — я вам их предлагаю. Но этот штраф — вы же не положите его в свой карман! Или вам идет надбавка с каждой жертвы?
— Я вас больше не задерживаю, мэм. Вот ваши документы и квитанция.
— Человек в полицейской форме грабит женщину с ребенком посреди пустой дороги, причем не для себя лично, а в пользу государства. Да вы бандит, самый настоящий! — не выдержала Алиса. — Вы хуже бандита. Административный зомби, вот вы кто.
— Вы оскорбляете меня при исполнении служебных обязанностей. Я вас арестую, мэм.
— Если будете продолжать в том же духе, сэр, кто-нибудь рано или поздно пристрелит вас на этой дороге. И будет совершенно прав. Я вам этого не желаю.
Алиса не кричала, говорила вполне спокойно, но в голосе и в глазах предательски дрожали слезы. Еще не хватало разреветься при этом дегенерате. Она чувствовала свою абсолютную беспомощность перед ним и почему-то вдруг вспомнила такое же гладкое, такое же мертво-неподвижное лицо с механическим ртом. Майор ФСБ Харитонов разговаривал с ней примерно так же много лет назад.
— А пошел ты… — Алиса вылезла из полицейской машины и, прежде чем подойти к своей, вытащила из паспорта квитанцию, на глазах у полицейского быстро разорвала ее в мелкие клочья и сдунула с ладони прямо в ветровое стекло его машины.
Глава 27
— Надеюсь, вы не будете храпеть, партайгеноссе? — спросил Натан Ефимович, когда Карл погасил свет в каюте.
— Разве я храпел прошлой ночью?
— После бедуинской палатки и грязных циновок, на чистом белье, в нормальной постели я спал как убитый. Если бы яхта взорвалась, я бы вряд ли услышал.
— Болячка вам на язык! — рассмеялся Карл.
— Типун, а не болячка, — поправил Бренер.
— Мне очень нравятся русские пословицы и поговорки, но я постоянно путаю слова. Кстати, что такое типун? Разве не то же, что болячка?
— Не совсем. Это птичья болезнь, хрящеватый нарост на кончике языка.
— Какая гадость…
— Карл, так вы храпите или нет?
— Кажется, нет. А вы? Я ведь тоже спал, как убитый сурок.
— Опять запутались в словах, — улыбнулся Бренер, — а насчет храпа — не знаю. В последние три года мне не у кого было спросить об этом.
— Вам одиноко после смерти жены?
— Да. Мы прожили
— Можно позавидовать, — по голосу Карла было слышно, что он улыбается, знаете, я с детства терпеть не мог то, что принято называть спокойной семейной жизнью. Мои родители, скучные пошлые люди, классические бюргеры, привили мне стойкое отвращение к однообразию семейного быта. Я привык слоняться по миру, ночевать где придется, мне нравится риск, постоянная смена декораций. Но сейчас вдруг позавидовал вам. Вы с женой любили друг друга, растили сына, и сорок лет вам, вероятно, никогда не было скучно вместе. Или я ошибаюсь?
— Нет, — тихо произнес Натан Ефимович, — вы не ошибаетесь. Нам с Марией Даниловной действительно никогда не было скучно вместе. Ни разу за сорок лет. А к чему вы клоните, Карл? Рисуете благостную картину тихого семейного счастья, чтобы настроить меня на сентиментальную волну, а потом пригрозить гибелью моего сына и внуков? Хотите поставить мне очередные условия? Я догадываюсь, что утром мы причаливаем, не знаю, правда, куда именно. Но причаливаем. Вы готовите меня к разговору с заказчиком, чтобы я был покладистей и не возражал?
Бренер не видел в темноте лица Карла, но почувствовал тяжесть его взгляда. В тишине стало отчетливо слышно, как бьется вода в круглый темный иллюминатор.
— Утром мы будем на Кипре, — сказал наконец Карл, — там действительно вы встретитесь с тем, кого называете заказчиком.
— А дальше?
— Не знаю. Дальше ему решать, что с вами делать. Моя часть работы выполнена. Мы с вами завтра распрощаемся, и мне, честно говоря, даже грустно немного. Я успел к вам привыкнуть, профессор. Мне приятно говорить по-русски. Почему-то на этом языке проще всего вести задушевные беседы.
— Вы не похожи на человека, у которого есть потребность в задушевных беседах, — заметил Бренер.
В темноте вспыхнул огонек зажигалки. Карл закурил. Натан Ефимович хотел сказать, что не стоит курить в закупоренной каюте. Потом всю ночь придется дышать табачным дымом, и лучше бит выйти на палубу. Но сдержался, промолчал.
Карл тоже молчал. У Натана Ефимовича слипались глаза, он отвернулся к стене и уже почти заснул.
— Скажите, зачем вы прикарманили фотографии, которые искала Инга? — внезапно спросил Карл.
Вопрос был задан тихо и задумчиво, но Бренер вздрогнул и сел на кровати.
— Какие фотографии?
— Ну не надо, не дергайтесь. Я нашел их в кармане вашей куртки. Нет, я не обыскивал специально. Просто здесь, на яхте, нам с вами выдали одинаковые куртки, я перепутал, полез в карман и очень удивился. Я не собираюсь приставлять вам дуло к виску и устраивать допрос с пристрастием. Мне просто интересно. Вы что, знаете эту женщину?
— Мне показалось, эта женщина похожа на дочь моих московских соседей по коммуналке. Прошло много лет. Когда мы уехали, ей было пятнадцать. Я подобрал снимки, чтобы разглядеть как следует.