Образ врага
Шрифт:
Яхта стояла. В круглых иллюминаторах сверкало утреннее солнце. Карла в каюте не было. Сквозь громкие крики чаек приглушенно звучали голоса и смех, то ли с палубы, то ли из кают-компании. Натан Ефимович сел на кровати и прислушался.
— Ну и вот, он говорит: мужик, а мужик, почем продаешь собаку? А тот ему отвечает: десять кусков, блин, «зелеными». А этот спрашивает: чего ж так круто, блин? А тот отвечает: это не собака, это крокодил, блин. Три куска негру в Африке заплатил, блин, чтоб мне его поймали, два куска за транспортировку,
— Эдик, откуда у вас взялась эта мода — повторять «блин» через слово? спросил Карл. — Раньше просто матерились, а теперь еще и блины пекут. Кстати, у старых уголовников «печь блины» обозначало «делать фальшивые деньги».
— Ну это, в натуре, блин, вместо мата используется, — стал важно объяснять Эдик, — вроде как ругнулся, но по-приличному.
— Карл, вы, я вижу, специалист по уголовному сленгу, — произнес незнакомый мужской голос, высокий, глуховатый, без всякого акцента, — откуда такие познания?
— От любопытства. У меня вообще в голове много всякого мусора, — хохотнул Карл. — Ну, Эдик, давай еще.
— Значит, стоит «мере» «шестисотый» на светофоре, а рядом «Запорожец», блин, серенький, облезлый. Ну и это, из «Запорожца» дед выглядывает и говорит: мужик, а мужик, у тебя бумаги нет для факса? У меня, блин, кончилась… монотонно забубнил охранник.
Бренер оделся, умылся, поднялся на палубу. Утро было ясным, безветренным, очень холодным. Яхта одиноко стояла на якоре у какого-то совершенно пустого, дикого каменистого пляжа. Ярко-голубое небо, редкие пушистые облака. Холод продирал до костей. Натан Ефимович застегнул куртку, поднял воротник, огляделся.
В нескольких метрах от кромки воды стоял белый сверкающий вертолет. Рядом на камнях сидели и задумчиво курили два молодых амбала в коротких дубленках. Над вертолетом кружили крикливые жирные чайки.
За пляжем начинались пологие розовато-бежевые холмы, утыканные вдоль извилистого шоссе столбами электропередачи.
«Вот сейчас, если тихонько спрыгнуть на берег, прошмыгнуть за вертолетом и бегом по шоссе, до ближайшего поселка, потом на рейсовый автобус, а дальше, в плацкартном вагоне, прямо в Москву. — Бренер мечтательно зажмурился, сладко, с хрустом, потянулся и тут же рассмеялся про себя. — Господи, какой рейсовый автобус? Какой плацкартный вагон? Что за бред в голову лезет? Мы ведь на Кипре. Просто пейзаж напоминает Крым. Кажется, будто там, за холмами, Феодосия или Судак. Правда, ужасно похоже на пляж у поселка Солнечный. Мы с Манечкой и с Сережей отдыхали под Феодосией в семидесятом году. Снимали комнатку у бабки в поселке, ходили на такой же дикий пляж. Когда штормило, гуляли по холмам, которые когда-то были горами. Древние горы, плавные, округлые, облизанные за тысячелетия ветрами…»
Из кают-компании его заметили и окликнули:
— Доброе утро, профессор.
Стол был накрыт к завтраку. Карл курил, раскинувшись в низком кресле, Инга, все такая же мрачная, пила кофе из большой толстобокой кружки и на Бренера не взглянула. Охранник Эдик стоял навытяжку. За столом сидел щуплый, неказистый, лет пятидесяти человечек в белых брюках и толстом белом свитере. Несколько длинных
— Здравствуйте, Натан Ефимович. Заходите, присаживайтесь. Меня зовут Геннадий Ильич, — он привстал с кресла и протянул профессору руку.
Бренер машинально ответил на рукопожатие. У Геннадия Ильича была вялая влажная кисть, вкрадчивый, глуховатый голос.
— Здравствуйте. Очень приятно познакомиться. Вы, вероятно, и есть заказчик?
— Он самый, — улыбнулся Геннадий Ильич. «Вот тебе и постсоветский миллиардер, хозяин яхты, вертолета и прочего добра. Ничего особенного. Довольно неприятный тип. Похож на пройдоху-снабженца или на директора большого гастронома», — подумал Бренер, усаживаясь в кресло.
— Чай? Кофе? — любезно предложил Эдик.
— Блин, — тихо сказал профессор.
— Не-е, блинов-то нету, — Эдик тревожно захлопал глазами.
Карл весело рассмеялся.
— Я вижу, вы в полном порядке, Натан Ефимович, — заметил хозяин яхты.
— Знаете, все время хочу удрать, — произнес Бренер задумчиво, — прямо так и подмывает смыться потихоньку. Эдик, налейте мне, пожалуйста, кофе, обратился он к охраннику, — и расскажите еще какой-нибудь анекдот про «новых русских».
— Насчет сбежать — это смешно, но уже не так, как «блин», — заметил хозяин яхты, — давайте сначала позавтракаем, а потом поговорим о делах.
— Если можно, давайте сразу о делах, — Бренер отхлебнул кофе, — мне просто не терпится узнать, кто вы и зачем я вам понадобился.
Карл загасил сигарету, поднялся и, не сказав ни слова, вышел на палубу. Инга продолжала сидеть, ни на кого не глядя и прихлебывая кофе.
— Ну что ж, давайте сразу, — кивнул Геннадий Ильич, — дела у нас с вами такие. Отсюда вы направитесь в Швейцарию. В Берне состоится несколько пресс-конференций, на которых вы подробно расскажете о своей работе.
— Подождите, как в Швейцарию? А Россия? Мне сказали, меня повезут в Россию…
— Нет. Свое заявление вы сделаете в Берне. Вам и семье вашего сына будет гарантирована полная безопасность в том случае, если вы совершенно добровольно покаетесь перед мировой общественностью, расскажете о варварском, бесчеловечном оружии массового уничтожения, которое угрожает гибелью всей нашей планете. Вы скажете, что вас замучила совесть и вы решили прекратить этот биологический кошмар.
— И вы считаете, мне поверят? — тихо спросил Бренер.
— Разумеется, — кивнул Подосинский, — кому же еще верить, если не вам?
— Нет, в том, что касается биологического оружия, мне скорее всего поверят. Но насчет добровольного раскаяния… Вы не похожи на наивного человека. Мое похищение в Израиле было обставлено с такой помпой, что смешно говорить о доброй воле.
— Не волнуйтесь. Мы смоделируем ситуацию таким образом, что никто не усомнится в вашей искренности. Нам предстоит еще оговорить множество деталей, но не здесь и не сейчас. Сейчас наша с вами задача прийти к согласию по общим вопросам. А частности обсудим позже.