Обреченность
Шрифт:
Русских пулеметчиков похоронили под старым раскидистым буком. Их тела положили на прикрытое зелеными ветками дно могилы. Сложили на груди перепачканные землей и ружейным маслом руки, со сломанными ногтями. Накрыли лица чистой тряпицей. Засыпали землей. На могильный холмик, аккуратно притоптанный сапогами поставили наскоро выструганный деревянный крест. Юрка послюнявив химический карандаш, написал:
— Русские солдаты. Погибли 5го мая 1944 г. Господи, упокой их души.
Муренцов сказал Юрке,
— Ты иди хлопчик. А я еще посижу.
Муренцов лег на траву и долго глядел на медленно плывущие белые облака. Там наверху было спокойно и тихо, и казалось, что души только что убитых им людей укоряюще смотрят на него сверху. Ни голубинного клекота, ни птичьего щебетания не было слышно вокруг. Только много-много лет назад умирая в Донской степи слышал Муренцов такую глубокую и печальную тишину, когда казалось, что он слышит биение собственного сердца.
Муренцов задумался и задремал подле могилки. Разбудил его Юрка. Он тряс его за плечо.
— Сергей Сергеевич, командир полка прибыл. Построение. Сотня уже стояла в строю, ждала командира полка.
На высокой злой кобыле свечой застыл есаул Щербаков. Левая рука натянула поводья. Норовистая кобыла закинув голову и приседая на задние ноги, хрипела и пятилась.
Полковник Кононов послав коня в галоп, перед командиром эскадрона резко натянул повод и поставил коня свечой. Щербаков бросил руку к виску, но Кононов отмашкой руки резко оборвал доклад. Выдохнул:
— Казаки!.. Дети мои — сотня поедала его глазами. Казалось, что прикажи он сейчас умереть и все умрут как один.
— Сегодня вы снова воевали и снова победили! Но победили вы благодаря нашему славному товарищу казаку Муренцову. Поэтому, сегодня, с этой минуты я произвожу его в офицерский чин и назначаю командиром взвода, вместо сотника Нестеренко.
Голос у Кононова был то душевный и добрый, густой и вязкий, как колесный деготь, то становился жестким и резким, как звук затвора.
— Но есть у нас и неприятная весть. Сегодня, вот этой самой рукой я должен наказать человека, который чуть не погубил сотню. Мне горько, сердце мое плачет. Потому, что этот человек - казак. И я казак. А сегодня я должен собственной рукой привести в исполнение свой приговор.
Кононов обвел подчиненных тяжелым взглядом, ставшем просто ледяным, повел хищными своими усами. Помолчал несколько секунд.
— Вывести сюда сотника, Нестеренко!
Два спешенных казака вывели Нестеренко. Он был без оружия и головного убора, мертвенно бледный.
— Раздевайся! — Приказал Кононов. Сапоги скидай!
Трясущимися руками Нестеренко стянул сапоги, расстегнул пуговицы кителя. Аккуратно сложил его у своих сапог.
Строй замер.
Прямо на глазах казаков Нестеренко покрывался холодной испариной. Лицо у него резко ввалилось, натянув кожу на лбу. Кожа лице, на груди, на руках стала серого, прелого цвета. Нестеренко смотрел в землю, на желтые ногти пальцев ног. Кононов махнул рукой. Двое казаков выкатили бочку с недопитой ракией.
— Слушай меня, сынок. Прежде чем я во-оот этой рукой приведу приговор в исполнение, ты сейчас возьмешь бочку и покатишь ее во-ооон на ту горушку.
Сотня будет стоять ждать пока ты не управишься. Выполня-яяяять!
Голый по пояс Нестеренко катил бочку, упираясь плечом и руками, подталкивая ее спиной, содранная кожа повисла как лохмотья, руки в ссадинах, едкий пот выедал глаза.
Через час Нестеренко стоял на краю горы, прижимаясь к бочке, чтобы никто не видел его дрожащих ног.
— Карабин мне! — Приказал Кононов. Сотня затаила дыхание.
Грохнул выстрел. Пуля ударила в металлический обруч, бочка потеряла равновесие, кувыркнулась и покатилась с обрыва в пропасть.
— Нестеренко! Ко мне. Бегом!
С этой минуты поступаешь в распоряжение хорунжего Муренцова. Рядовым! Выполня-яяять!
По выровненным рядам прошел шелест, будто ветер расчесал ковыль. Заржал конь. Сотня дрогнула и заревела изо всех сил.
— Любо, батьке!
После построения Кононов пригласил Муренцова в дом, где располагался командир сотни.
Полковник скинул себя мохнатую бурку, повесил ее на крючок у двери. От бурки кисло пахнуло устоявшимся конским потом. Кононов указал на ближайший к столу стул:
— Садись.
Муренцов сел. Мельком успел охватить взглядом комнату.
Это была обычная комната, такая же какую занимал он сам, только может быть чуть больше размером. Стена с двумя окнами, смотревшими на дорогу. Почти совсем не было мебели.
В углу, направо, находилась кровать; подле нее, ближе к двери, тумбочка. На середине стоял простой тесовый стол, покрытый белой льняной скатертью; около стола три плетеных стула. У противоположной стены от окон, в углу стоял небольшой, простого дерева темный шкаф. В углу над кроватью темнел лик иконы, как бы затерявшийся в полутьме. Икона была большая, старинная, писаная на куске потемневшей от времени доски.
— Смотрю я на вас, господин хорунжий. Сложный вы человек, загадочный. Образованный, хорошо воспитанный, манеры опять же… С казаками не конфликтуете и с немцами у вас ровные отношения. Но друзей нет, водку ни с кем не пьете. В бою бесстрашны, безжалостны, но... в меру. Год назад в Белорусских лесах мальчика спасли. Кто вы, Муренцов? Может расскажете о себе?.. Муренцов усмехнулся.
— А нечего рассказывать господин полковник. Если коротко, то я все уже изложил, или почти все. За исключением наверное только того, что наш род служил России верой и правдой двести лет. Но это к делу не относится.
Кононов помолчал. Пальцами тронул ус. Внезапно перешел на ты.
— Мне доложили, что ты сам, сегодня убитых хоронил? Зачем? Может думаешь, что если попадешь к красным, то зачтется? Или Божьего суда боишься? Муренцов помолчал, раздумывая над ответом:
— Красных я не боюсь, господин полковник. И Божьего суда тоже. Сами знаете, я солдат, а это значит, что первый кандидат в ад. Так что и мне, и вам место там обеспечено. Но с мертвыми я не воюю. Насмотрелся за свою жизнь и на белых, которые красноармейцам звезды на теле вырезали, и на красных, которые к плечам буржуев погоны гвоздями прибивали. Это страшно. Мы ведь все таки люди, хотя и вынуждены убивать друг друга.