Обреченность
Шрифт:
Приложил ухо к раздутому конскому пузу, спросил, чем его кормили. Юрка рассказал, что недоглядел, конь объелся овса.
Урядник почесал затылок, сказал:
— Плохо дело, может сдохнуть. Надо мять ему живот.
— Сукин ты сын, спешил меня, ирод!.. и уговаривая Шторма потерпеть, Юрка кулаками стал массировать коню живот. Шторм шумно дышал, стонал, как плакал и смотрел на Юрку большими лиловыми глазами.
Вдруг в животе у коня заурчало, послышался звук выходящих газов и перепуганный конь вскочил на ноги, испуганно оглядываясь на свой зад.
Урядник облегченно засмеялся.
— Ну вот, теперь все в порядке. Воздух вышел. Теперь будет жить, как наш фершал говорит. Ты бы поберег его... Поводи его минут десять-пятнадцать, и можешь ехать.
Пока разговаривали, жеребец пришел в себя. Юрка надел на него седло, поблагодарил за помощь и потихоньку поехал.
* * *
Перед домом, в котором расположился штаб 5го донского полка, стояли привязанные к деревьям, казачьи кони.
Черными и рыжими пятнами горбами торчали казачьи седла. Прислонившись спинами к каменной ограде дремали коноводы. То и дело к штабу подлетали — верховые, соскакивали с седел и, и бросив повод коноводу, торопливо бежали в дом.
Во дворе штаба собрались командиры сотен и дивизионов полка.
Возраст офицеров под тридцать. Все как один матерые, бывалые, закаленные лагерем и войной. Многие из них в прошлом кадровые командиры Красной армии. У многих на форменные штаны нашит донской лампас. Граф Ритберг тоже с лампасом на кавалерийских бриджах.
Старший из офицеров- командир второго дивизиона есаул Борисов, бывший майор Красной армии.
Вместе с Кононовым служил в одном эскадроне 27го Быкодоровского кавалерийского полка, еще в в конце далеких двадцатых. Прошло много лет. Потом Борисов, будучи начальником связи 101й танковой дивизии попал к немцам в плен и уже доходил с голоду в лагере военнопленных. 1941 году он вновь увидел Кононова, приехавшего в этот лагерь набирать добровольцев в свой казачий эскадрон. Борисов узнал Кононова, а Кононов его нет. Еле держась на ногах, Борисов подошел к Кононову и спросил:
— Не узнаешь меня, Иван Никитич?
Кононов долго всматривался в его постаревшее лицо, погасшие глаза. Потом обнял:
— Здравствуй, Иван! Вот как раз тебя то мне и не хватает.
С того времени они снова вместе.
Две недели назад дивизион есаула Борисова под деревней Бектеже с тремя сотнями казаков четыре часа держался против партизанской бригады. Его выручили 1я и 2я сотни полка. Хорунжий Орлов ударил партизанам во фланг, его поддержала сотня Трегубова. Командир полка назначил сбор на полдень. Было еще рано, можно было поговорить со старыми знакомцами.
Казаки перекуривали, вели неспешный разговор. Вспоминали знакомых, кто погиб, был ранен или ушел к партизанам. Щербаков подошел к Борисову. С Иваном Георгиевичем он был знаком уже около трех лет, почти одновременно попали в плен, были в одном лагере под Могилевом.
— Доброго здоровья, Иван.
— Здравствуй, Толя.
— Мудрова помнишь?
— Конечно помню. Как он?
— Нет Сережки больше. Погиб.
Голос Щербакова дрогнул.
— Как же это случилось?
— Нашей же миной и накрыло. Еще зимой, под Костайницей. Случайно. Совершенно не думал, что такое возможно, ведь опытный же офицер!
— Эх! Какая жалость! С первых дней с нами ведь был. Еще с эскадрона.
Офицеры замолчали.
Во двор вошел полковник Кононов. Борисов с ожесточением загасил окурок сигареты, набрал в грудь воздуха:
— Господа офицеры!
Все встали, подтянулись, повернулись лицом к командиру, пожирая его глазами.
Командир полка махнул рукой.
Борисов выдохнул:
— Господа офицеры.
— Все?
— Так точно, все! За исключением командира дежурной сотни.
— Тогда прошу всех пройти ко мне.
С трудом расселись на стульях и скамьях в комнате, где жил и работал командир полка. Граф Ритберг присел на диван. Рядом расположился переводчик.
Посредине комнаты стоял большой стол. На нем скатертью карта.
Полковник Кононов обвел всех внимательными глазами.
— Разведка бригады доложила, что 28й партизанская бригада сейчас здесь.-Он ткнул острием карандаша в точку на карте. — Село Кутьево.
Офицеры молча, внимательно вглядывались в стрелы, нарисованные на карте.
— Пришел приказ из штаба — ударить по этому Кутьево! Сбор сегодня в три часа ночи у костела. Выдвигаемся в три тридцать. В операции будет задействован весь полк. Здесь остается по взводу от каждой сотни.
* * *
Глубокой ночью Муренцов проснулся. Открыл глаза. Кричали первые петухи, в черном небе горели неподвижные звезды, и ветер осторожно шумел над крышами домов.
За окном отчаянно трещали цикады, и под полом ворошились мыши.
В маленькой комнатке было душно. Муренцов зажег лампу.
На столе накрытый чистым полотенцем, стоял завтрак, приготовленный вестовым. Завтрак по сербски «доручек». Банка консервированной рыбы, большой кусок хлеба и пол-литровая кружка молока.
Наскоро перекусив Муренцов пошел поднимать взвод.
На крыльце его уже ждал вестовой с красными опухшими глазами. Видно, что он не раздевался и не ложился спать. Это был его первый бой. Что он делал ночью, молился? Думал о женщинах?
Муренцову стало весело.
— Проверь оружие. И не тушуйся, будем живы не помрем- сказал ободряюще.
Улицa была темна, но уже гуделa под конскими копытaми, рaздaвaлись окрики, звякaло оружие. На площади ждали командира полка.
* * *
Капитан Солодовников смотрел в прицел на село. Потом медленным движением перевел прицел правее.
На выезде стоял часовой с карабином. Курил, облокотившись на мешки с песком. Под грибком — телефон полевой связи.
Рядом огневая точка. Пулемет. Окоп обложен мешками с землей. Разговаривают, не осторожничают. Чувствуют себя в безопасности. И — никаких чрезвычайных мер. Хотя и расхлябанности тоже нет. Службу несут привычно. Сразу видно, опытные вояки.