Обреченность
Шрифт:
Пробегавший мимо вагона Юрка Ганжа, вдруг ухватил коня за повод, слегка ослабил и стал что-то стал нашептывать коню в ухо. Потом повел его за собой. Издали казалось, что казак и конь о чем-то беседуют. Когда они вернулись, то конь спокойно зашел за Юркой в вагон. Ткнулся в его руки бархатными ноздрями, понюхал, вздохнул. Юрка достал из кармана кусочек сахару, и Шторм осторожно взял его с ладони своими теплыми, мягкими губами.
Лошадей размещали по восемь в вагоне, а в соседних таких же теплушках, человек по сорок казаков. Нары — в два этажа, посередине — железная печка, наверху — узенькие тусклые окна, и с двух сторон вагона — катающиеся двери примерно в треть его боковых стенок.
Через несколько часов паровоз дал гудок, лязгнули буфера вагонов, испуганно захрапели и заржали кони.
Сначала состав поплыл мимо домов, деревьев, редких пятен освещенных окон. Мимо вагонов проносились семафоры, нефтеналивные цистерны, станционные постройки, голые и прямые словно пики ветви деревьев.
Казаки, задав лошадям сена спали, играли в карты, курили у открытых дверей, облокотившись на серый деревянный брус перекладины и думая каждый о своем.
Потом за дверью вагона побежали просторные, запаханные поля со следами раннего снега. У линии горизонта потянулся мелкий нестройный лес, прозрачный, серый, растворяющийся в белесом утреннем воздухе.
В вагоне стоял жар от железной печки.
Ганжа, подкармливал покоренного жеребца корочкой хлеба, нежно похлопывая его по шее, говоря, напевая что-то нежное в его бархатное, чутко вздрагивающее ухо. Гладил по теплым бархатным губам, пьянея от горьковатого запаха конского пота.
— Вот кони — говорил вахмистр Лесников, это же, невинные существа! На войне их ранят, калечат, убивают, а они зла на нас не держат, и не предают никогда.
Человек — дерьмо. Человека надо рубить, а лошадку — жалеть. Правильный казак Юрка из тебя получится, если лошадей понимаешь. Она жизнь свою отдаст, а хозяина выручит.
Высокая, костистая, слегка сутулая фигура вахмистра притягивала к себе внимание. Черты лица не отличались правильностью, тяжеловатый подбородок, хищный горбатый нос, повадки хищного зверя, готового в любой миг к встрече с опасностью говорили о том, что человек этот упрям, храбр, крутого нрава и дурного характера. Глубоко посаженные глаза с прищуром выдавали в нем крепкую казачью породу.
В батальон он пришел не потому, что хотел освободиться из плена. Плен его не пугал. Жестокий и сильный как зверь он выжил бы и там. Или бы погиб в драке за кусок хлеба или от пули часового. Ненависть к большевикам, к их власти — вот что привело его к немцам. Таких людей Кононов ценил.
Покормив Шторма, Юрка вытер мокрую ладонь о свои штаны и вытянув шею спросил Лесникова:
— Господин вахмистр. А я вот интересуюсь. Какой оне веры?
— Кто это, оне?
— Ну те, которых мы воевать едем. Балканцы или хорваты.
— Известно какой, басурманской конечно, если за большевистскую власть сражаются. Правильно Сергеич, иль нет? Ты нам растолкуй.
Муренцов оторвался от своих мыслей.
– Не совсем так, - поправил он.
— Сербы, хорваты и боснийцы один народ - южные славяне. А вот вера у всех разная. Например сербы - православные, как и мы. Хорваты - католики, а боснийцы - мусульмане.
Лесников протянул:
— Во-ооона как! Это выходит как в гражданскую, командир полка немец полковник Легарт приказал нам уничтожить взвод красных и мы их в шашки! А потом оказалось, что это станишники наши. Кое с кем я еще ту германскую ломал.
И сейчас тоже самое. Скажет басурман Хитлер расстрелять православного и никуда не денешься, надо будет стрелять. Эх! Жистя наша подневольная!..
Больше Лесников ничего не сказал, накрылся с головой шинелью и отвернулся к стене.
Для казачьей кавалерийской дивизии полного состава, насчитывавшей свыше 18 тысяч человек, по приблизительным подсчетам потребовалось не менее пятидесяти железнодорожных эшелонов. И эта махина двинулась из Польши в направлении Словакии, а оттуда дальше через Австрию и территорию Венгрии в Сырмию. Эшелонам давали зеленую улицу— они останавливались лишь для смены паровозных бригад.
Воинские эшелоны следовали один за другим. Сотня за сотней, полк за полком.
Железнодорожные составы с частями 1й казачьей дивизии шли непрерывно, иногда на станциях догоняли друг друга, но твердо выдерживали установленный график движения.
Весь путь занял около шести дней и наконец, как бы изнемогая от долгого и непрерывного бега паровоз начал притормаживать от полустанка к полустанку, постукивая и постреливая колесами на стыках рельс.
Ранним утром зашипели, продуваясь, вагонные тормоза, лязгнули буксы под днищем вагонов и заскрипев эшелон встал. Все пространство вокруг, спереди и сзади замерло в тишине и неподвижности.
Паровоз пустил на рельсы струю пара, свистнул и медленно отошел, исчез скрылся в утреннем тумане. На перроне стояли люди в немецких серо-зеленых шинелях. На головах некоторых были башлыки.
С визгом и грохотов отъехала в сторону вагонная дверь. Раздались резкие, повелительные крики.
— Выходи строиться!
— Живей!
— Поторапливайтесь!
Казаки зябко поеживаясь неохотно прыгали на землю, жаль было покидать обжитое тепло вагонов. Сергей Муренцов, пригревшийся на верхних нарах, недоверчиво приподнял голову и соскочил вниз, на пол.
Офицеры уже отдавали распоряжения.
Стучал и гремел под ногами застывший щебень, на рельсы, выгоны и шинели оседало седое марево тумана.
Где-то далеко невидимый в тумане, дважды свистнул паровоз.
Подмостив сходни, казаки начали выводить из вагонов лошадей.
Громко кричали отделенные и повзводные командиры, исторгая ртами белый пар и повторяя крики команд.
— 1я сотня, станов-иииись, вторая сотня, третья... пятая!
— Разберись по взводам! Становись!.. Куда лезешь, дубина? Из какого взвода?.. Ты, мордастый, тебе сколько раз повторять?.. Куда лезете черти?..
Заседлав лошадей строились по взводам и сотням, ожидая команду - вперед!
Офицеры объезжали сотни, всматриваясь в казацкие лица. Над конным строем поднимался пар от дыхания.
— Подтяни стремя… Отставить разговоры… не курить!
Кононов привстав на стременах хрипло и надсадно прокричал над застывшей колонной:
— По-о-ооолк! В походную колонну! Первая сотня вперед! Четвертая замыкающая! Дистанция — два корпуса! Рысью… марш!
В белом как молоко тумане нечетко вырисовывались силуэты всадников. Шли колонной по четыре лошади в ряду. Поскрипывали седла, нечаянно звякало чье- либо стремя, остро пахло конским потом и едкой махоркой. У Муренцова перед глазами покачивалась широкая спина взводного Нестеренко, и мохнатая папаха нахлобученная на самые уши.