Общество сознания Ч
Шрифт:
Они уже вошли в дом. Матушка опять хворала, только немного приподнялась поцеловаться с гостем.
– Кудеяр-то наш чего учудил! Тащил его на хребте своем.
– Как тащил?
– Спроси у него.
– Я только свернул от «Девчат», он мне и попался. Силком заставил сесть на него. Говорит, ему грех какой-то загладить надо.
– Видала?
– хмыкнул отец Василий.
– Знаю я его грех. Бутылку запросит.
– Не давай, да и все, - вздохнула матушка.
– И не дам!
– топнул ногой отец Василий.
– Великая пятница, а его враг рода человеческа крутит. Наташ, чего на стол накрыть?
– Каша гороховая, суп грибной.
– Я… это… - пробормотал смущенно Чижов.
– Батюшка, благословите меня и завтра наистрожайше поститься, ничего не вкушать.
– Не благословляю, - отрезал священник твердым голосом.
– Работы много. Сейчас с тобой вынос плащаницы. Ладно, сейчас есть не будем, а после выноса пообедаем. Потом будем храм мыть-прибирать к празднику. Никаких «наистрожайше». Тут ко мне в понедельник приехал один из Твери. В Богоявленье крестился и сразу осознал себя наилучшим христианином. Весь Великий пост ничего вообще не ел, исхудал, отощал и стал животом маяться. Приехал ко мне, как говорит, за нравственным подкреплением. А я ему: «Поешь, да пойдем дрова перенесем из старого сарая в новый». Не занравилось ему у меня. Поехал куда-то дальше, новую обитель какую-то навещать. Где-то километрах в шестидесяти от нас года два или три новая обитель появилась, но, как я слышал, экуменическая или даже и того похлеще.
– Какой-то Город Солнца, - вставила матушка.
– Понятно, - сказал Чижов, радуясь, что он добрался и опять здесь, при отце Василии.
– А вы, Наталья Константиновна, все хвораете?
– Хочу встать к Пасхе, да вот даст ли Господь? Как там раба Божия Елизавета, Вася?
– Спасибо, хорошо, просила низко вам кланяться. Подарки… - Чижов было бросился к своей сумке, но отец Василий упредил:
– В воскресенье положено подарки дарить.
– Подойди ко мне, Вася, - попросила матушка.
Он подошел, наклонился, она зашептала:
– Не дал еще Господь зачатия вам?
– Нет еще, Наталья Константиновна, - покраснел Чижов.
– Да… ведь и пост был!
– Ах, ну да! А я и забыла, что ты перед самым постом к нам приезжал. Вот дура! И чего, спрашивается, спрашиваю! Ну ничего, отец Василий намолит вам младенчика, готовьтесь. Это я точно знаю, у меня есть предвидение. Будет у вас чадо. Либо в конце того года, либо в начале следующего.
– Да в конце этого и не успеем, - улыбнулся Чижов.
– До конца этого года меньше девяти месяцев осталось.
– Тоже верно. Ну, стало быть, к следующей Пасхе ты к нам с радостным известием приедешь. Готовься, говорю тебе!
– Спасибо, матушка, - растрогался Василий и поцеловал Наталью Константиновну в прохладную гладкую щеку.
Затем они с отцом Василием отправились в храм.
– Что, никого нет в Радоницах?
– спросил Чижов по пути, вдыхая чистый воздух, с любовью оглядывая кладбище, на котором в свое время столько пришлось потрудиться, расчищая могилы, заросшие бурьяном.
– Две старушонки, - отвечал священник.
– Прасковья да Марья. Хорошо, хоть эти имеются. Приходят помогают, готовят. А дачники ихние летом только приедут. Хотя, может, из Левриков кто и прибудет завтра.
– Да! Про зайца-то я и не рассказал, - вспомнил Василий и стал рассказывать про напавшего на него леврика. Пока дошли до храма, успел поведать эту страшную историю.
– Да, со зверем нынче что-то не то делается, - отвечал отец Василий.
– Крупнеть стал зверь. Заводы в округе стоят, природа очищается. Природе - благодать, а людям - подыхать. Поневоле на село возвращаться станут. Может, в этом есть промысл Божий. Ну, Господи помилуй!
Они вошли в храм. Прасковья да Марья там подметали полы. Вскоре появился и Полупятов.
– Ну что там печка?
– спросил отец Василий.
– В ажуре, - отвечал тот.
– Гляди! Чтоб мне Вася не замерз там. Он у меня и чтец, и певец. Давай, раб Божий Алексей, теперь тут печь налаживай, а то холодно что-то.
– Батя, сделаем!
Он занялся печью, а Василий и отец Василий начали совершать вечерню Великой субботы, которую вообще-то положено совершать во второй половине дня пятницы, но попускается и в первой. После «Ныне отпущаеши» под пение тропарей вынесли святую плащаницу и установили ее пред алтарем, украсили гирляндами искусственных цветов. К часу дня вечерню закончили, приложились к плащанице под пение стихиры «Приидите, ублажим Иосифа приснопамятного…». В храме стало теплее, печь, налаженная Полупятовым, весело горела, пощелкивая.
– Ну, Вася, исповедоваться завтра будешь?
– Завтра, батюшка. А к причастию, если допустите, то в святую ночь.
– Отец Василий, - обратился тут к священнику Полупятов.
– А мне можно сейчас исповедоваться?
– Иди, исповедоваться никогда не воспрещено, - призвал его священник.
Чижов отступил подальше и издали наблюдал за исповедью «Кудеяра». Тот подошел вплотную к отцу Василию, и батюшка немного поморщился. Чижов вспомнил, что от Полупятова разило похмельным перегарчиком. Встав перед священником, крестом и Библией в немного приблатненную позу, раб Божий Алексей стал что-то говорить, прищелкивая пальцами опущенной долу правой руки. Отец Василий терпел, слушая его, потом что-то долго говорил сам. Наконец Полупятов нагнул свою могучую выю, но так, чуть-чуть только, и отец Василий с недовольным видом своей рукой пригнул эту выю побольше, накрыл епитрахилью и перекрестил голову кающегося грешника:
– И аз, недостойный иерей, отпускаю рабу Божию Алексею все прегрешения его, вольные и невольные, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь. Целуй крест и Священное Писание.
Чижов вдохнул полной грудью, словно это ему отпустили все грехи, подошел поближе, и тут Полупятов сказал:
– Батюшка, это… бутылочку бы мне в честь праздничка, а?
– Какого праздничка?
– вскинул брови священник.
– Ну как какого! Пасха же…
– Пасха? Пасха еще только послезавтра. Ступай с Богом.
– Ну так в честь исповеди, батя! Не помирать же мне до послезавтра! Будь человеком!
– Ступай, не серди меня!
– приложив руку к сердцу, так и задрожал от возмущения отец Василий.
– Ну ладно!
– грозно рыкнул бывший уголовник.
– Эх, батя, батя! Горю ведь!
– Это хорошо, - улыбнулся священник.
– Печки веселей с тобой вместе гореть будут. А горишь - это в тебя уже грядущий огнь просится. Не перегоришь тут - на том свете гореть будешь.
– Это само собой, - скрипнул зубами Полупятов и направился к дверям храма, но около самых дверей оглянулся и громко произнес: - Батя! А я главный-то грех свой утаил от тебя.