Обстоятельства речи. Коммерсантъ-Weekend, 2007–2022
Шрифт:
Это сделало Островского идеальным, хотя, возможно, и несознательным, участником большой игры соцреализма, описанной когда-то Борисом Гройсом, — фантазии о тотальном преображении мира силой искусства, авангардной по своему устройству, но контравангардной по средствам и духу, — игры, превращавшей революционную историю из творящегося прямо сейчас процесса во вневременный миф, в котором действуют не конкретные люди, не классы и массы, но архетипы.
То оружие, в которое обратил себя автор «Стали», принадлежало партии. И партия использовала его по своему усмотрению. Для здания соцреализма тело Островского играло почти ту же роль, что тело Ленина для социализма. Оно превратилось в фетиш, объект поклонения, а его книга — в болванчик канона, пустую
К концу советской эпохи большая часть критически настроенных читателей воспринимала «Как закалялась сталь» как документ скорее идеологии, чем литературы. Чтобы увидеть в этом романе нечто иное, нужно произвести по отношению к нему то самое — незаконное здесь — остранение, очистить его от мифа. Тогда становится видно тайное желание письма Островского — желание стереться в тексте человека, уже почти стершегося в жизни.
Для перехода тела в текст нужно совершить главный авангардистский жест — разрушить границу между культурой и реальностью, но полностью лишить этот жест утопического эмансипирующего заряда. Несмотря на свою истовую коммунистическую веру, Островский здесь близок авторам, представляющим изнанку авангарда, авторам, не верившим в освободительную силу искусства, но знавшим смертельную страсть письма, — таким как Хармс или Кафка. Твердый конформист, исступленный партиец, он оказывается среди своих соседей по соцреализму случайным гостем из другого, страшного мира.
Радикальному автору всегда мешает талант, он отвлекает его и задерживает, хотя именно благодаря такому трению и рождаются великие тексты. Не обладавший большим талантом Островский смог пойти в своем самоотречении до конца — без остатка раствориться в каноне, стать его перегноем. Это, наверное, не делает его хорошим писателем, но точно делает его писателем настоящим.
Образ действия. Вместе
Битва за «Стоунволл». История бунта, с которого начался ЛГБТ-активизм
(Никита Солдатов, 2019)
27 июня 1969 года Ивонн Риттер собиралась провести вечер в своем любимом баре — впервые с настоящим удостоверением личности. В тот день ей исполнилось 18 лет, и это стоило отметить: пить и просто находиться в барах теперь можно было легально. Ради праздничной вечеринки Ивонн стащила у матери косметику и платье, взяла у знакомой десятисантиметровые черные шпильки и отправилась к подруге Кики, от дома которой было легче добраться до бара на Кристофер-стрит.
В бар они приехали к десяти вечера. Там было не протолкнуться, играли песни The Rolling Stones и The Supremes и выступали танцоры go-go в золотых плавках. Подруги выпили по несколько шотов и отправились танцевать в ожидании друзей, которые обещали приехать ближе к ночи. Но друзья так и не приехали. Около двадцати минут второго в баре зажглись белые лампы — это значило, что вот-вот нагрянет полиция и надо перестать танцевать. Вскоре действительно появилось несколько полицейских в штатском, и посетителей выстроили в шеренгу для проверки документов. Ивонн попыталась сбежать через окно в туалете, но один из полицейских схватил ее в последний момент. Ивонн не столько боялась, что ее арестуют, сколько того, что ее фото попадет в газеты и родители увидят ее в мамином платье. Ивонн Риттер была транссексуалом, и в удостоверении личности, которое она получила в тот день, стояло имя Стив Риттер. Свой день рождения Стив/Ивонн приехал отмечать в бар «Стоунволл-инн» — в тот самый день, с которого принято отсчитывать историю современного ЛГБТ-движения и борьбы за права гомосексуалов.
Среди посетителей «Стоунволла» в тот вечер были белые, чернокожие и латиноамериканцы, транссексуалы, трансвеститы, несовершеннолетние хастлеры c Таймс-сквер, 30-летние геи и лесбиянки среднего достатка. Все они, как и Ивонн, удивились неожиданному рейду — предыдущий прошел всего за несколько дней до этого. По законам штата лицам, ведущим себя вызывающе и нарушающим общественный порядок, запрещалось продавать алкоголь — демонстрация гомосексуальности считалась нарушением общественного порядка, поэтому формально в гей-барах открытым геям нельзя было отпускать спиртное. Раз в месяц полицейские устраивали плановый рейд — приезжали в будний день непоздним вечером, когда народу не так много, предупреждали владельцев о визите, геи заблаговременно переставали обниматься, бармены прятали алкоголь, полицейские проверяли документы, избивали пару посетителей, получали от хозяев взятку в 1200 долларов, и жизнь продолжалась. В этот раз все было не так.
Увидев полицейских, завсегдатаи клуба решили, что они захотели больше денег, и стали возмущаться. Особенно устали от рейдов трансгендеры: им во время проверки приходилось проходить осмотр на определение пола — если одежда полу не соответствовала, их отправляли в отделение для составления протокола. Ивонн Риттер все-таки удалось сбежать: она понравилась молодому полицейскому, который засунул ее в автозак, но дверь оставил открытой и отвернулся, когда она вылезла. Возможно, если бы она знала, что произойдет дальше, она не торопилась бы скорее скрыться.
Пока Ивонн бежала от «Стоунволла», вокруг него происходила странная вещь: обычно расходившиеся по домам после очередного рейда, в этот раз посетители бара не ушли. Недовольные произволом полиции, они остались у бара. К возмущенной толпе постепенно стали подтягиваться друзья, и через какое-то время начались столкновения с полицейскими. Представить, что на такое способны гомосексуалы, тогда не мог никто. Когда кто-то в толпе крикнул: «Gay power!» — инспектор Сеймур Пайн, устроивший рейд и привыкший, что двух полицейских достаточно, чтобы запугать пару сотен геев, понял, что у него проблемы: «Внезапно они перестали быть покорными и бояться, что об их ориентации узнают. Перед нами стояли обычные разъяренные люди».
К 1969 году разъяренной толпой Америку было не удивить. В 1963 году «Марш на Вашингтон за рабочие места и свободу» собрал порядка 250 тыс. человек; в походе на Пентагон, акции протеста против войны во Вьетнаме, прошедшей в октябре 1967-го, приняло участие около 100 тыс. Люди собирались тысячами, чтобы выразить возмущение убийством Мартина Лютера Кинга или выступить против производства напалма. Но чаще всего — чтобы заявить о своих правах. Феминистки и студенты, латиноамериканцы и афроамериканцы — в 60-х свои права отстаивали все. Кроме гомосексуалов — до происшествия в «Стоунволле» массовых акций они не устраивали, хотя их положению было не позавидовать.
В 1969 году во всех штатах, кроме Иллинойса, гомосексуальность считалась преступлением. За секс по согласию между двумя взрослыми людьми одного пола полагалось наказание: в зависимости от штата — от штрафа до пожизненного заключения. Во многих штатах существовали и другие законы, ограничивавшие права гомосексуалов: где-то им не продавали алкоголь в общественных заведениях, где-то выписывали штрафы за долгое нахождение в общественном туалете, где-то увольняли с работы. Увольнение было самой распространенной формой дискриминации. Гей-активистка Джери Фейр вспоминала: «Если появлялось малейшее подозрение, что ты лесбиянка, тебя тут же увольняли с работы. Тебе не позволяли попрощаться с коллегами или собрать вещи со стола — ты просто исчезала. Мысли постоять за себя даже не возникало, ведь последствия такого протеста могли быть хуже увольнения». Устроиться на аналогичную должность, например — школьным учителем, после увольнения было практически невозможно: данные уволенных за гомосексуальность вносились в открытую базу, которой пользовались почти все работодатели.