Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
Девушка поежилась. Холод октября обволакивал, опутывал, как страстный любовник. Елена бы рада согреться в машине Локвуда, согреться в его объятиях и его заботливости, да вот только холод роднее. В душе как-то легче становится. Внутренне состояние соответствует погоде.
Возле колледжа, возле самого входа, красовалась пахабная надпись, которая вызывала всеобщий ажиотаж и пристальное внимание. Елена, видя, что Тайлер еще не приехал, тоже поддалась коллективности. Не спеша она подошла к этой надписи, вырисованной белой краской. Яркие пятна кляксами распластались по асфальту. Казалось, что кто-то просто выплескивал лишнюю
«Мы тебя поймаем, шлюха!», — огромными буквами. Гилберт усмехнулась. Пора уходить отсюда — пусть другие зеваки любуются.
Девушка сделала несколько шагов, а потом одна-единственная идея заставила ее повернуться, подойти к надписи и сфотографировать ее.
Елена не была уверена, получится ли у нее, не была уверена, сумеет ли она отключить все свои чувства, сдаться в плен злости и ненависти, стать полной сукой, чтобы отплатить за свое разбитое сердце. Елена не была уверена, что дозвониться до Сальваторе, что сумеет убедить его приехать в парк. Но попытка — не пытка. Стоит попробовать хотя бы ради того, чтобы узнать себя: узнать, на что способна обиженная душа.
Девушка позвонила Тайлеру, быстро сообщив, что из колледжа ее забрала Дженна и что сегодня они не смогут встретиться — ей надо встретиться с отцом. Локвуд расстроился, но углубляться не стал. Он и не умел вдаваться в подробности… С Бонни разве что только.
Гилберт примчалась в парк, зашла на какую-то всеми позабытую аллею, испачкала сапоги в грязи, растрепала волосы. Сбитое дыхание, наличие надписи — теперь главное дозвониться, сделать голос взволнованным и выровнять счет.
Деймон Сальваторе сам начал эту игру.
У нее остался его номер благодаря звонкам Дженны. Оставить номер заклятого врага — это же святое.
— Какого хрена тебе еще нужно? — не слишком ласковое приветствие, но другого ожидать и не стоило. Елена дозвонилась, правда, с четвертого раза, но дозвонилась. Страх сковал сердце, но теперь было поздно отступать.
— У меня проблемы! Я не могу сказать об этом Локвуду. Черт возьми, просто приезжай в долбанный парк!
Пауза. Кажется, он курит или пьет. Может, думает… Но скорее всего просто действует на нервы.
«Давай, сладкий, — разносится в мыслях Гилберт, — поддайся мне. Хотя бы раз!»
— Те ублюдки в парке — кажется, они нашли меня. Я сейчас в парке! Пожалуйста — это моя последняя просьба.
Он бросил трубку, оставив за собой шлейф недосказанности. Елена надеялась, что это все-таки утвердительный ответ. Нужно просто подождать.
Елена засекает время, садясь на скамейку. Елена думает, как бы расплакаться и сыграть первую и драматичную роль — роль жертвы.
3.
Спустя полчаса он объявляется. Елена видит его издали. Он встревоженный и рассерженный, но все такой же верный. Гилберт начинает казаться, что это сюрреализм, что это не он идет. Непоколебимый и ненавидящий все и вся вокруг себя Деймон Сальваторе бежит по просьбе какой-то там девчонки? Слишком уж фантастично.
Но человек, и правда, слишком уж непредсказуем. Он не просто выворачивает наизнанку все свои чувства и обещания. Он делает это постоянно. Изо дня в день. Из года в год. Из вечности в вечность. Идти вопреки своим приоратам и принципам, нарушать клятвы, рушить ожидания — кажется, что просто кто-то программирует нас на это.
Долгие полчаса ожидания окупаются, тем не менее. Елена за это время старалась расплакаться, но не получалось. Она вспоминала предательство отца, гибель матери, ощущение одиночества, — но слез не было. Словно кто-то выжал Елену досуха. Иссушил палящими лучами безразличия и рока. Словно уже все внутри перегорело.
Девушка быстро поднялась, увидев, что Сальваторе уже совсем рядом. Не получается выдавить слез, так хотя бы страх надо показать.
Страх. Обнаженный и искренний. Тяжелая задача.
Он остановился возле нее, внимательно оглядел на предмет увечий. Лишь грязная обувь и растрепанные волосы, — но это и не удивительно при сложившейся погоде.
— Ну и? — с предвзятостью, неверием и презрением. Елена смотрела на этого человека, начиная сомневаться в том, а была ли минувшая неделя реальностью? Невозможно так сочетать нежность и грубость, невозможно быть и благородным и жестоким, и бережным и свирепым. Но то, что он ненавидит ее — точно. Все эти избиения, крики и ссоры, которые всплыли неожиданно, закружили, порождая отчаяние и боль. Но не ту, что Елена испытывала, когда умерла Миранда. А ту, что испытывала, когда Доберман в последний раз толкнул ее в пропасть. Обжигающую, испепеляющую и медленно мучающую боль.
— Елена!
Вырвал из потока воспоминаний. Девушка вытащила телефон, нашла фотографию, показала Сальваторе. Она свести глаз с этого человека не могла — все еще не верила в двоякость его натуры.
— Это перед колледжем, — сдавленным шепотом. И вдруг нашелся отток. Причем внезапно и резко. Гилберт боялась своих чувств, но решила даже не пытаться их контролировать. Пусть выйдут на волю. — Я думаю, что они снова выследили меня. И я боюсь, что они собираются закончить начатое.
Она верила в него. Так свято верила, что почти забыла о своей ненависти, бьющей в самое сердце. Она верила, а он предал. Выгнал, высмеял и плюнул в душу. Гилберт вспоминала их последнюю встречу, прокручивала в памяти неприятные воспоминания снова и снова, до тошноты, до бешеного стука сердца, до слез.
Слезы скатились по щекам… Шатенка пыталась прекратить, испугавшись правдоподобности, но не смогла. Чудовища в ее душе вылезли снова наружу, выбрались на свободу и теперь стали заправлять балом.
Сальваторе всучил ей сотовый обратно.
— Часов в восемь, перед занятиями ничего не было.
Может, и было, но сама Елена была слишком занята своими эмоциями и своими отношениями. Однако вряд ли для Сальваторе имеет это значения. Он обеспокоен другим.
— Может, и не они вовсе, — хмыкнул он, скрывая взволнованность под безразличием. — Ты не единстве…
— Это они! — с остервенением перебила она, вспоминая, как он бил ее, как унижал, подчинял своей воли. Она вспоминала все их общение. С самой первой встречи. Этот парень невзлюбил ее с самого начала. И если бы он не повел себя тогда как идиот — ничего бы этого сейчас не было.
А потом эта сумасшедшая игра. Пора сравнять счет. Не один он способен на жестокость.
— Они сказали, что выслеживали меня, забыл? Это они, черт возьми, и я не ебу, что мне делать!
Она сорвалась. Оказалось, это не так уж сложно — говорить одно, испытывая при этом совсем другие чувства. Врать в лицо, не испытывая при этом угрызений совести. Это не так уж сложно — быть лицемерной и двуличной.